Второй случай произошел на Рулетке (площади Калинина), недавно переименованной в Площадь Независимости. Чуть ли не единственный раз мы оказались вместе с Ларисой Селецкой днем в центре (посещали какую — то комиссию), и я попросил ее посмотреть вместе со мной картину ученика Яблонской, которую второй день продавал этот постаревший и поддатый ученик. Проходя к маленькому базарчику, на котором продавались артобъекты, мы прошли мимо группы средних лет, ничем не примечательных людей и услышали: «Недовго залишилось отаким старим жидам с нашими дівчатами гуляти»! Думаю, нужен был наметанный глаз, чтобы во мне узнавать «отакого».

Рос бандитизм и разбой. Нашу соседку на Печерском спуске, судью по гражданським делам Гильду Леонидовну, уцелевшую в партизанах, убили молотком после того, как она открыла дверь после звонка. Брать в квартире было нечего — жила она честно. Через год разбой на улицах заметно уменьшился.

Вася работал в Мединституте, возвращался иногда поздно. Мы беспокоились, особенно Нина. Вася успокаивал: «Сейчас все будет тихо, власть в городе взяли настоящие бандиты, авторитеты, а они шума не любят».

В мае демонстраций уже не было, но как — то по привычке я забрел к кузине Рене на Саксаганского и узнал важные новости. Во — первых, Кравчук подписал указ и готовит закон о меньшинствах, в котором разрешается менять национальность. Он хотел сделать Украину мононациональной — по переписи украинцев было 71 %, к москалям относились все хуже, вот он и решил погнаться за двумя зайцями.

Годом раньше, на 50-летней годовщине Бабьего Яра, он, поддавшись движению души, извинился перед еврейским народом от имени украинского: «Я тогда нашел нужным извиниться за тех людей, украинцев, а такие были, которые участвовали в расстрелах,» [Рог17].

Вторая новость была тоже неожиданной. Консульство ФРГ начало прием заявок от евреев на эмиграцию.

Это решение было вызвано как внутренней политикой объединенной Германии, так и призывами левых партий спасать евреев. В прессе поднялась кампания в осуждение украинских националистов, которым разрешали развешивать во Львове плакаты: «Втопимо жидів у крові москалів!». В Киеве старались об этом не говорить, но в музее Булгакова после одного из майских юбилеев были украинско — израильские «посиделки» с негласным девизом: «проти москаля и жид — брат»[70].

Народное движение Рух, которое начинало с национализма с антисемитскими мотивами, эти мотивы уже заглушило. Не без влияния приглашенных с Запада дирижеров. С самими дирижерами мне встречаться не приходилось, но капельдинера или капельмейстера довелось один раз увидеть. Возле Консерватории возник первый палаточный городок студентов. Они требовали перемен, и прежде всего отставки Витольда Фокина, премьер — министра. Проходя мимо, пару раз я иногда с ними пытался заговаривать. Они несли какую — то невнятицу. Наконец, однажды, когда в очередной раз на мои вопросы, в частности, что они имеют именно против Фокина, они ответить не смогли и позвали «провiдника». Вышел заспанный небритый дядька в шинели, похожей на кавалерийскую, и на хорошем украинском с канадским акцентом объяснил, что все наверху — ставленники москалей, и их нужно убирать, как и сопротивляться тому, что они делают.