Главное различие, впрочем, было не в этом, а в том, что у него, Павла Ивановича, не было поместий со множеством крепостных душ, а у иных прочих – были.

Случались, правда, и приятные часы за карточным столиком или у биллиарда в Английском клубе, но и там надо было помнить о чинах, чтобы, боже упаси, не задеть Ивана Ивановича и не поссориться с Петром Семеновичем. Опасность такая возникала частенько, потому что, надо правду сказать, Павел Иванович был-таки задирист, напоминая своего дядюшку, бессмертного поэта Александра Петровича. Ведь Павел Иванович был тоже поэт (по крайней мере, в душе), а главное – всегда стоял за справедливость. Это прежде всего. С характером Павла Ивановича, строптивым и независимым, трудно было жить в столичном чиновном мире. Можно думать, что и департамент, в котором служил он, счел возможным обходиться без столь беспокойной особы и не слишком огорчился его отъездом.

Здесь, в Крыму, было совсем другое. Здесь Павлу Ивановичу всюду сопутствовали почести. С утра мурзы и дворяне наполняли его гостиную, заискивая в знакомстве. Дворяне наперебой звали его в свои поместья к сбору винограда, на охоту, для ознакомления с краем. Мурзы прижимали руки к груди, кланялись судье, как божеству, и всеми способами спешили сделать ему приятное. Тот нес с собою кувшин старинной татарской чеканки, этот просил принять прекрасно изготовленного бекмесу[70], или шелковистую смушку, выделанную из шкурки утробного ягненка. Можно ли было не принять эти изъявления чистосердечного дружелюбия, согласного с обычаями народа?

Впрочем, Павел Иванович дает им всем понять, что заискивания их неуместны, что закон суров, а он «судья не по форме, а по чести, лицо безвластное, слуга своих сограждан и отголосок правосудия». Они это должны помнить и понимать.

Облачившись в сюртук, Павел Иванович отправляется в легонькой приятной коляске к своему присутствию. Там, за красным сукном, творя правосудие, «которое вводило его в союз с монархом и вручало ему посредничество между ним и его народом», Павел Иванович проникался значительностью своей роли.

В судебной палате, среди множества мелких тяжебных и других дел, были такие, которые доставляли судье истинное удовольствие своими именами и анекдотическим содержанием. Вдова некоего голштинца Бентана жаловалась на покойного Потёмкина, отнявшего у нее дом в Феодосии. Другая вдова некоего Деринга-Дальке требовала возмещения убытков, принесенных ей ханом Шагин-Гиреем. Этот хан поручил строить монетный двор Дерингу-Дальке и исчез, не расплатившись. Еще интереснее было дело графини де Бальмен, которая хотела получить огромную сумму денег, обещанную ее мужу этим же злополучным ханом за усмирение татар.