Сенатор Лопухин обратил внимание Сумарокова на дело, где можно было проявить гуманность и твердость правил. Это было запутанное дело поселян Мухина, Гласова и Джантемир-мурзы. Двое мастеровых, совершенные бедняки, Мухин и Гласов явились жертвами загадочного казнокрадства. Их заставили взять на себя вину какого-то крупного чина, до которого никак не могло добраться правосудие. Запуганные поселенцы показывали на суде то, что было им предписано: что будто бы это они, Гласов и Мухин, украли казну и передали ее своему соучастнику мурзе Джантемиру. Мурза был тоже взят под стражу, а преступников пытали и истязали. Дело дошло до столичного суда и наконец разъяснилось. Мастеровые были оправданы. Это было довольно громкое дело, доставившее Лопухину особую славу. Часть славы перепала и на долю Сумарокова.

Итак, Павел Иванович занят делами. Но по здешнему климату неблагоразумно было бы засиживаться в четырех стенах. В предобеденную жаркую пору хорошо заглянуть в еще прохладную бузню, чтобы посидеть там в тени, выкурить трубку и отведать напитков, неведомых в Петербурге. Павел Иванович в это время любил пересечь старый Ак-Мечетский базар и насладиться видом золотистого винограда, янтарной, покрытой пушком сливы, румяных яблок и лилового, атласом отливающего сладкого луку. Всё это горами лежало на арбах и в огромных корзинах, издавая приятнейший аромат, дразня аппетит и вызывая размышления о богатствах земли, которая отчасти была вверена попечению члена Государственной комиссии Павла Ивановича Сумарокова.

На пути судью снова встречают изъявления почтительности. Кузнец-татарин распевает песню, перемежая извилистую ее мелодию мерными ударами молота. При виде судьи он замолкает. Спорщики перестают спорить, торговцы низко ему кланяются, мелкие чиновники со стыдливостью укрывают корзинки с ничтожной покупкой, а мурзы, убивающие время за шашками, кофеем и трубками, встают с мест, чтобы приветствовать судью. Судья благосклонно всем кивает, будучи ко всем равно расположен. Он спешит домой, чтобы записать в большую тетрадку чувства, его переполняющие, сообщить будущему читателю, что «Симферополь кажет ему новые красы и что сердце его мирно, чувства спокойны и не обращены мыслью к веселящейся столице».

К обеду судья возвращается в свое поместье. Да, именно так можно назвать этот огромный сад меж двух холмов, в лощине на берегу Салгира. Вдали перед усадьбой высятся желто-серые глыбы, похожие на крепостную стену. Они напоминают судье о былых властителях Тавриды, и это дает обильную пищу для его рассуждений. Там был дворец калги, наместника хана. Тополи, посаженные, вероятно, еще до рождения Крым-Гирея, окружают усадьбу. В саду своем судья может прогуливаться и отдыхать – лучи солнца до него не доберутся. Он может дремать под сенью могучей чинары или огромного ореха. А если придет ему охота полакомиться, то «нет ни единого прохода из комнат ли на двор, из кухни ли в людскую, где бы какой-нибудь плодовитый сук не напоминал уклониться и взять свою предосторожность». А виноградные беседки и трельяжи, где огромные налитые соком гроздья прямо-таки изнемогают от собственной тяжести!