Из Симферополя Пушкин отправился к Перекопу, древним воротам Крыма. Теперь он ехал, по-видимому, один (иначе непонятно выражение Баранова «отправил Пушкина»), уже без привилегий, которыми пользовался, едучи с генералом Раевским, ехал почтовым трактом на перекладных.

Можно представить себе, что душевное состояние Пушкина, отправившегося к месту своей ссылки, к службе, которая не предвещала ничего хорошего, было не таково, чтобы наслаждаться видами.

Между тем, места, по которым шла дорога, были как-то замечены Пушкиным. Муравьёв, отзывался об этих местах, как о «плоской, низкой равнине», заявляя, что на пространстве 130 верст до Перекопа «не видно было других селений по дороге, кроме станций». По обыкновению Муравьёв неточен: станции Сарабуз, Айбар и Дюрмень были и в 1820 году не только станциями, но и селениями, где жили татары-ногайцы, хотя небольшие селения эти не были похожи на огромные стойбища, как в ханские времена. Татарские деревни с тропами, идущими к большой дороге, составляют густую паутину на карте Мухина. Их сотни. Сразу за Симферополем начиналась эта россыпь ногайских стойбищ, которые теперь были превращены в скотоводческие селения, большие и малые (некоторые о две-три сакли): Бахчиели, Кият-Сарай, Кият-Актачи, Карыкият, Сарабуз, Картымышик, Менлерчик, Айбар, Каракоджа, Токулчак, Дюрмень, Джалишай, Юшуй, Гузла, Армянский базар (в трех верстах от Перекопа). Но глинобитные сакли этих деревень были так приземисты, так бесцветны и лишены каких-либо признаков зелени, что сливались с горбами лежащих верблюдов, стогами сена или кучами кизяка.

По серо-желтому пространству солончаковой степи перед глазами едущего то и дело возникали стада верблюдов и верблюды, впряженные в арбы. Эти «корабли пустыни» создавали иллюзию больших пространств, делали степь величественной. Хотя ехали обычным по всей России почтовым трактом на перекладных лошадях, с обычными остановками через каждые 35–40 верст, всё это пока было непохоже на российскую действительность: и возницы, и станционные смотрители, и встречные. Скрипели арбы, из которых выглядывали чалмы, чадры и фески, слышались понукания верблюдов и волов, и лошадей: «чу», «айда» и т. п. Остановки и ночлег также не были похожи на российские, и еще меньше на гостеприимство южнобережных горцев, для которых путники были желанными и выгодными гостями. Здесь было другое: почтовая служба. К ней ногайцы относились со скрытым недоброжелательством. Сумароков пишет, что в Треаблане, где у него был ночлег, в темноте «с добрые полчаса расхаживал по селению, с добрые полчаса потом стоял у дверей отведенной квартиры», пока возвратился к ней.