Мы послали адъютанта разведать, какой приказ получили эти часовые, но преуспели мало. Солдаты оказались неразговорчивыми. В конце концов один из них процедил: «Никто сюда не войдет и отсюда не выйдет».

Геббельс без устали звонил по телефону, но сведения приходили противоречивые. То нам говорили, что к Берлину направляются войска из Потсдама, то сообщали о приближающихся отрядах из отдаленных гарнизонов. Несмотря на безоговорочное осуждение путча, мне казалось, что я сторонний наблюдатель, что вся эта лихорадочная деятельность решительно настроенного, хотя явно нервничавшего Геббельса меня не касается. Временами положение казалось почти безнадежным, и Геббельс впадал в панику. Однако телефон продолжал работать, по радио не передавали никаких заявлений мятежников, из чего Геббельс сделал вывод о нерешительности участников заговора.

Невозможно было понять, почему заговорщики не разрушили или не захватили узлы связи. Как позже выяснилось, они заранее разработали детальный график, включавший арест Геббельса, захват Берлинской телефонной станции, телеграфа, узла связи СС, главпочтамта, ретрансляторов, разбросанных вокруг Берлина, и радиостанции в Шарлоттенбурге.

Кучки солдат хватило бы, чтобы ворваться в кабинет Геббельса и арестовать министра, который не смог бы оказать никакого сопротивления. Все наше вооружение составляли несколько револьверов. Возможно, Геббельс попытался бы избежать ареста, приняв заготовленный цианистый калий, но в любом случае самый опасный противник заговорщиков был бы выведен из игры.

Удивительно, что в эти решающие часы Геббельс так и не смог дозвониться до Гиммлера, единственного, кто располагал надежными войсками, способными подавить мятеж. Гиммлер словно испарился, и это все больше тревожило Геббельса. Он не мог понять мотивов поведения рейхсфюрера СС и министра внутренних дел, хотя если бы серьезно задумался, то понял бы, что Гиммлер выжидает. Геббельс даже заподозрил Гиммлера в измене, и то, что возникали сомнения в надежности такого человека, как Гиммлер, со всей убедительностью доказывало шаткость нашего положения.

Во время телефонных переговоров Геббельс отправлял меня в соседнюю комнату. Может, и меня он подозревал? Во всяком случае, он даже не пытался скрыть недоверие ко мне. Возможно, он вовсе не нуждался в моей поддержке, а просто хотел проследить за мной. От попавшего под подозрение Штауффенберга все нити вели к его начальнику Фромму, и Геббельс, видимо, вспомнил о моей дружбе с Фроммом, которого давно называл «врагом партии».

Я тоже вспомнил о Фромме. Когда Геббельс в очередной раз выставил меня из кабинета, я позвонил на коммутатор штаба резервной армии на Бендлерштрассе и попросил соединить меня с Фроммом, надеясь от него узнать хоть что-нибудь.