Несколько часов спустя меня пригласили в кабинет Бормана, находившийся в нескольких шагах от бункера Гитлера. Борман встретил меня без церемоний: в рубашке с короткими рукавами; брюки на жирном торсе держались с помощью подтяжек. Геббельс был, как всегда, безупречен. Сославшись на указ Гитлера от 25 июля, он спокойно заявил, что в полной мере воспользуется своими полномочиями и я обязан ему подчиняться. Борман подтвердил новое положение вещей и добавил, что не потерпит никаких моих попыток влиять на Гитлера. Пока Борман по-хамски отчитывал меня, Геббельс слушал с угрожающим видом, время от времени вставляя циничные замечания. В общем, наконец осуществилась централизация руководства промышленностью, которой я так долго добивался, но удивительным образом она воплотилась в союзе Геббельса и Бормана.

Гитлер не вспоминал о письме, правда, через два дня продемонстрировал свое расположение ко мне, подписав мое воззвание директорам предприятий. Это можно было рассматривать как поддержку изложенных мной принципов и в обычных обстоятельствах свидетельствовало бы о моей победе над Борманом и Геббельсом, но дело в том, что авторитет Гитлера в партии пошатнулся. Партийный аппарат и высшие чиновники рейха уже не были верны Гитлеру так же безоговорочно, как прежде. Когда ближайшим сподвижникам Гитлера приходило в голову заняться экономикой, они просто игнорировали его официальные заявления. В этом можно было усмотреть первые признаки разложения, а конфликт, все с большей силой разгоравшийся в последующие недели, выявил их еще отчетливее[277].

Разумеется, отчасти в потере авторитета был виноват сам Гитлер. Он проявил полную беспомощность в выборе приоритетов: никак не мог решить, кого поддержать — Геббельса, требовавшего все больше солдат для фронта, или меня, настаивавшего на увеличении производства вооружений. Он поддерживал то одного из нас, то другого, издавал противоречивые приказы, пока вражеские бомбардировщики и вражеские войска ни разрешили наш спор и вопрос авторитета фюрера.

Измотанный происками политических врагов и успехами врага внешнего, я всегда с радостью покидал Берлин, а вскоре начал предпринимать все более длительные поездки на фронт. Это мало помогало решать вопросы вооружений, ибо приобретенным опытом уже некогда было пользоваться, однако я надеялся, что мои личные наблюдения и полученная от командующих информация смогут повлиять на решения Ставки.

Позднее, оценив результаты тех поездок, мне пришлось признать, что все мои доклады, как устные, так и письменные, никак не повлияли на ход событий. Например, многие генералы, воевавшие на передовой, просили пополнять их потрепанные соединения людьми, а также снабжать их оружием и танками, которые еще выпускали наши заводы. Однако Гитлер и Гиммлер, новый командующий армией резерва, теперь полагали, что войска, отброшенные врагом, потеряли волю к сопротивлению и следует формировать новые части, так называемые народные гренадерские дивизии. А разгромленные дивизии, как они говорили, пусть погибают.