В конце войны мы старались подготовиться к любым неожиданностям. Чтобы в случае необходимости суметь защитить себя, я практиковался на берегу озера в стрельбе по манекенам, а между тренировками работал над радиообращением. К вечеру я удовлетворился результатами своих трудов: мне удалось попасть в мишень несколько раз подряд, а составленная речь четко выражала мое мнение и в то же время не разоблачала моих сокровенных замыслов. За бокалом вина я прочитал текст Мильху и одному из его друзей: «Ошибочно полагать, что появление секретного „оружия возмездия“ сможет полностью заменить самоотверженность отдельного солдата!.. Мы не уничтожили промышленные объекты на захваченных врагом территориях, и теперь наш долг состоит в сохранении базиса цивилизованной жизни в родной стране… Следует сурово наказывать не в меру усердных индивидуумов, не желающих это понять. Они посягают на самое священное, что есть у немецкого народа: источник выживания нации». Здесь я не преминул воспользоваться высокопарным слогом, характерным для того времени. Я лицемерно упомянул о возвращении утерянных территорий, а затем сосредоточился на термине «транспортная пустыня», использованном начальником управления военных сообщений: «Народ должен сделать все, что в его силах, дабы сорвать подобные планы. Если в этой критической ситуации проявить благоразумие, то запасов продовольствия может хватить до следующего урожая».

Когда я закончил, Мильх с философским спокойствием заметил: «Истинный смысл не ускользнет ни от кого, в том числе и от гестапо».

11 апреля к дверям министерства подогнали грузовик с радиоаппаратурой и уже тянули кабель к моему кабинету, когда мне по телефону передали приказ явиться к фюреру с текстом моей речи.

Для прессы у меня был подготовлен вариант, в котором я сгладил самые резкие заявления, но зачитать по радио я собирался первоначальный текст[321]. С собой я, разумеется, захватил наименее опасную версию. Гитлер пил чай в своем кабинете в бункере с одной из секретарш. Для меня принесли третью чашку. Давненько я не видел Гитлера в столь интимной и непринужденной обстановке. Гитлер надел очки в тонкой металлической оправе, придававшие ему сходство со школьным учителем, взял карандаш и уже через несколько страниц принялся вычеркивать целые абзацы. Не вступая со мной в спор, он лишь вполне дружеским тоном приговаривал: «Это говорить не стоит», — или: «А это лишнее». Секретарша собрала отложенные Гитлером листки, не таясь, прочитала их и с сожалением заметила: «Как жаль. Такая хорошая речь». Гитлер любезно попрощался со мной и почти по-дружески посоветовал: «Напишите новый вариант»[322].