Однако годом ранее, весной семнадцатого года, в это еще мало кто мог поверить. У победившего революционного народа жива была вера в то, что Германия скоро будет разгромлена, а в России навечно восторжествуют демократия и свобода. И точно так же никто не думал о распаде самой страны и отсоединении Малороссии. Да и Розанов, согласно воспоминаниям Голлербаха, был до последнего времени настроен в этом чувствительном славянском вопросе иначе: «Разговор был жаркий, перекрестный, причем весь “жар” проистекал от Розанова, который весь был в потоке мыслей, образов, мимики, жестов. Он так увлекался порою, что впадал в “неприличие”. “Что? Автономная Украйна?” – кричал он на девицу, набожно глядевшую ему в рот – “вот вам автономия!” – и кукиш взлетел к носу девицы»[110].

И вот теперь такой же кукиш В. В. приставлял к носу собственному, и вчерашний «ватник», патриот-империалист, певец в стане русских воинов, женственно преклонявшийся перед мощью русского оружия, глядел на всю отечественную историю с неизбывной тоскою, возлагая надежды на немцев, и писал русофилу и немцу Петру Струве, некогда обвинившему его в органической безнравственности:

«Я всю жизнь боролся и ненавидел Гоголя: и в 62 года думаю: “ты победил, ужасный хохол”. Нет, он увидел русскую душеньку в ее “преисподнем содержании”. Ну, и как “спасали нас варяги” от новгородской “свободы”, так спасут забалтийские немцы от вторичной петроградской “свободы”. Тайная моя мысль, – а, в сущности, 20-летняя мысль, – что только инородцы – латыши, литовцы (благороднейшая народность), финны, балты, евреи – умеют в России служить, умеют Россию любить и каким-то образом уважать, умеют привязываться к России, – опять – непостижимым образом… “Русский” – это всегда “мечтатель”, т. е. Чичиков или Ноздрёв или Собакевич на “общеевропейской подкладке”. Гоголь сделал только какой-то неверный план в освещении, неверно поставил “огни”; Гоголь вообще был немножко не умен. Но глаза его были – чудища, и он все рассмотрел совершенно верно, хотя и пробыл в России всего несколько часов. Он всю нашу “Государств<енную> Думушку” рассмотрел, сказав, что ничего, кроме хвастовства и самолюбия, чванства и тщеславия, русские никогда и ни в какую политику не внесут. Это вовсе не “империалисты”, не “царисты”. Это privats Menschen – а в сущности – крысы, жрущие сыр в родных амбарах. И кроме запаха сырного ничего не слышащие. Это те же всё мужики, которые “нацарапали у помещиков по поместьям” и нарядились в наворованное добро… И вот, при всем этом, – люблю и люблю только один русский народ, исключительно русский народ… У меня есть ужасная жалость к этому несчастному народу, к этому уродцу народу, к этому котьке – слепому и глупому. Он не знает, до чего он презренен и жалок со своими “парламентами” и “социализмами”, до чего он есть просто последний вор и последний нищий».