Последняя фраза звучит довольно странно с учетом того, что Розанов сам несколькими годами ранее отцу Павлу о своей дочери и ее драме писал, но тем не менее В. В. был настроен благодушно: «До того любит монастырь, “и весь дух”, что только и бредит мыслью вернуться туда и “получить скуфейку”. И с этим – детское, милое, всегда улыбающееся счастьем лицо. Очень умна и рассудительна. Очень начитана, оч. любит Игнат. Брянчанинова “и все тамошние книги”. Для меня Верочка есть пример и образ того, “как вообще люди
И в другом письме: «У нее постоянная улыбка в лице. Видно, что она совершенно счастлива. Я очень рад. Она стала вся кроткая, богомольная, – хотя та же, “наша”… Вошла в монастырь, “как в свою перчатку”. Такая любовь к покорности “матушке”: а с родителями была груба и не обращала на них внимания. Я всему радуюсь: старый хороший русский путь… Она всякому “запрещению” радуется, как молодая мать своему “новорожденному”. Все это наблюдать – ужасная радость. Вот и подите: явно – врожденное. Никто о монастыре дома не говорил, ни одной монахини – знакомой»[109].
Впрочем, у Вериной младшей сестры был более трезвый взгляд на эту ситуацию: «Монастырь, куда поступила Вера, был строгого устава. Все сестры несли какое-нибудь послушание, которое сменялось вскоре на другое, и обычно первым послушанием была работа на скотном дворе – наиболее тяжелая. Для Веры матушка сделала исключение и благословила ее на работу в трапезной. Если принять во внимание, что, живя в семье, Вера никогда не мыла даже чайной посуды, то можно представить, как трудно ей пришлось и какой неопытной должна она была себя чувствовать среди простых деревенских девушек, привыкших всю жизнь проводить в физическом труде. Мама говорила со вздохом: “Как-то она справляется там! Ведь она не знает, куда угли в самовар-то кладут, пар от дыма не отличит”».
Достать чернил и плакать
Достать чернил и плакать
А потом случилась Февральская революция, которую В. В. Розанов поначалу восторженно приветствовал, как приветствовал революцию девятьсот пятого года, как приветствовал, покуда они не были проиграны, Русско-японскую и Первую мировую войны.
«Помню, в каком экстазе был В. В. в 1917 г. после февральской революции. Он тревожился, волновался, но вместе с тем восхищался событиями, уверял, что все будет прекрасно, “вот теперь-то Россия покажет себя” и т. д. В одном письме он говорил: “я разовью большую идеологию революции, и дам ей оправдание, какое самой революции и не снилось”», – вспоминал Эрик Голлербах, ставший одним из самых важных розановских корреспондентов в последние годы жизни философа.