– Знаешь, я сейчас читал вот с такой точки зрения: как можно к этому отнестись, кто написал книгу: сумасшедший или нет. Нет, не сумасшедший»⁷⁶².

С каждым днем ему становилось хуже, учащались приступы. Иногда – рассказывал жене – перед глазами являлись чудовища оливкового цвета, с хоботками, питающиеся его мучениями. Он был убежден: «страдание посылается отнюдь не Провидением, Которое излучает свет, любовь и благодать, а его антиподом (или антиподами). Страдание живых существ дает излучение, которым демонические начала восполняют убыль своих сил. Отсюда же – войны, всевозможные кровопролития, массовые репрессии и т. п.»⁷⁶³.

Но мучения не искажали его лицо, а просветляли. Это заметно на последних фотографиях, сделанных Борисом Чуковым 24 февраля. С утра ему стало получше, он мог сидеть. «Яркий свет перекальной лампы обострил его страдания, – описывал этот день фотограф. – Только первый снимок был сделан, когда Д. Л. еще не успел почувствовать боли в сердце, поэтому его лицо получилось таким благостно добрым. На втором портрете он выглядит суровым и отчужденным. С. Н. Ивашев-Мусатов заметил впоследствии, что у автора “Гибели Грозного” и должно быть только такое возвышенно суровое лицо»⁷⁶⁴.

Все сорок дней предсмертной болезни в комнате на Ленинском проспекте для Аллы Александровны были мучительным испытанием. Начались осложнения – болела печень, появилась сильная отечность. Из-за нее не разрешали пить, он говорил: «Даже когда я заблудился в Брянских лесах, я не страдал так сильно от жажды, как сейчас!»⁷⁶⁵

Но, выбиваясь из сил, она жила в неотступной нервной готовности действовать: «Держать, держать, выхватывать из гроба, еще, еще тянуть». И она действовала – делала уколы, давала кислородные подушки, без которых последние дни он не мог дышать. «Когда я не могла справиться одна, приходилось бежать на улицу к автомату и вызывать неотложку. Никогда не забуду, как бежала ночью по Ленинскому проспекту от автомата к автомату: все трубки были сорваны. Бог знает, откуда я тогда позвонила»⁷⁶⁶.

Вот что о последнем разговоре с умирающим поэтом вспоминала Ирина Усова: «В последних числах марта, когда я собиралась уходить, Даня взглянул на меня каким-то живым взглядом и сказал: “Ириночка, ну вот, я сегодня чистый, меня помыли, и я могу попрощаться с вами”. Я присела на краешек кровати и взяла его за руку. Он склонился и несколько раз поцеловал мою. Когда он поднял голову, в его глазах стояли слезы! Я поняла, что прощается он не до следующего моего прихода, а вообще… Он прошептал: “Жалко расставаться…”»⁷⁶⁷.