По ходу всех моих дел можно заключить, что меня отпустят на новоселье вроде середины февраля»758.
Во всех последующих письмах из больницы он обязательно писал о комнате: просил нарисовать план, спрашивал о соседях, прикидывал расстановку мебели.
Одно из последних писем заканчивалось словами:
«Благодарю всех за все.
Больше не могу. Спасибо за все»759.
12. Роза Мира
12. Роза Мира
Из больницы его выписали 17 февраля. Подняться на второй этаж самостоятельно Андреев не мог, в комнату его внесли на руках, усадив на стул.
Из больницы, по просьбе жены, он прислал планчик, обозначив на нем – где должен встать диван, где письменный стол, где овальный, где гардероб. Комната ее стараниями выглядела уютно: «Мне хотелось, чтобы он попал в свой дом. И я кое-что купила, что-то привезли и сделали друзья. Главное, я купила письменный стол, чтобы Даниил увидал, что, как только встанет, ему есть, где писать. Он уже не смог сидеть за этим столом, но видел его. Видел шкаф, в который были поставлены первые купленные мною для него книги. На стенах комнаты висели мои работы»760.
Соседская комната была побольше. В ней, рассказывала Алла Александровна, «жила рабочая семья: муж, жена и двое детей. Аня, соседка, на целый день уезжала куда-то с детьми, оставляя меня одну в квартире, чтобы дети не шумели»761.
Больной полулежал на диване рядом с письменным столиком, стоявшим в левом углу у окна. Обои на стенах были желтые, с серебряными полосками и маленькими розами. Первое время, несмотря на запрещение врачей, он иногда вставал и, впервые подойдя к окну и взглянув на проспект, по-зимнему унылый, с серыми однообразными коробками домов и торчащими прутьями редких саженцев, назвал заоконный пейзаж «сном идиота». Жене сказал: «Ты потом переезжай отсюда…»
Каждый день навещали друзья, чаще всего располагавшиеся на кухне. Особенно радовался он друзьям из детства – сестрам Муравьевым, Ирине Угримовой и Татьяне Волковой, Ирине Кляйне, Татьяне Морозовой. Приходили Митрофанов, Ивашев-Мусатов, Ирина Усова, появлялся Чуков. Больной говорить долго не мог, минут пятнадцать, потом уставал.
«Даниил поражал всех тем, что никогда не говорил ни о себе, ни о своей болезни, а всегда беседовал с людьми, приходившими его навестить, об их делах, здоровье, детях, родственниках, – рассказывала о его последних днях Андреева. – Он никогда никому ни разу не пожаловался. Удивительно было, что у него с ослаблением физического состояния все яснее, глубже и четче проявлялось то, что можно назвать настоящим сознанием человека, – сознание поэта и сознание отмеченного Богом вестника, через которого льется свет Иного мира.