Заслуга Шлоссера также «в простоте речи», которую «мы, – пишет Чернышевский, – не заменили приглаженностью»,[1352] «он груб и небрежен, но эта грубость от силы, эта небрежность – от сознания своих внутренних достоинств» (IV).
Характеристика Шлоссера явно направлена против принижения немецкого историка «Отечественными записками». Так, Н. В. Альбертини в статье «Современное состояние исторической науки в Германии», руководствуясь стремлением дискредитировать имя историка, рекламируемого журналом-конкурентом, напрочь отказал Шлоссеру в способности проникать в мир политических отношений. «Для него единственный критериум – тот, который дается ходячею моралью», «в политической истории XVIII века с такой точки зрения он естественно находит отрицание всякого нравственного начала; для изображения политических деятелей XVIII века он не жалеет самых резких красок. Ни один из них не заслужил от него пощады. Человеческое достоинство каждого заподозрено; деятельность получает двусмысленный характер. Нечего говорить о том, в какой степени это препятствует ясному пониманию дела». Книга Шлоссера «по содержанию своему не становится в уровень с современным состоянием науки». Вывод: «Шлоссера скоро забудут».[1353]
Чернышевский даже не упомянул о мнении «Отечественных записок». Его сильнейшим аргументом был том Шлоссера, по которому читатель мог сам судить о справедливости высказанной «Современником» оценки.
В истории XVIII столетия Шлоссер различал четыре периода. Первый характеризовался возвышением и усилением государств «посредством правительственной системы, которая угнетала народ, между тем как двор и правительство блистали» (10). Затем стали возникать учения о совершенствовании, быстром развитии, просвещении, и «во всех государствах началась борьба с идеями, которые назло полиции, варварским законам и гирархии распространялись более и более и господствовали в высших кругах, между тем как виновники их подвергались преследованиям, и распространение их в народе жестоко наказывалось» (11). В третьем периоде новое учение «везде одерживало победу», «везде обнаружились следы разложения, разделения, внутренней борьбы, везде столкновение противных желаний, прогресса и реакции, пока наконец новое начало во многих государствах одержало верх» (12). К четвертому и последующим периодам Шлоссер отнес эпоху падения «старой системы», эпоху революций, эпоху «тщетных попыток» восстановления старого порядка вещей и приготовления «новых революций» (13–14).
В первом томе излагались события от начала столетия до возвращения Наполеона I с острова Эльбы. Перед читателем вставала картина сплошного роскошного праздника, в котором пребывали государи Европы. На содержание двора уходили все государственные средства в Австрии (41). В Италии два брата Вандолы вели войну в 1704 и 1705 гг., «соблюдая для себя совершеннейший комфорт» (55). В Германии – «сотни дворов, тысячи канцелярий, армии педантов и придворных» (66). Польский король Август все субсидии «проматывал на любовниц, на праздники и всякую роскошь» (101). «Блеском своего царствования и театральной пышностью своего двора» ослепил мир Людовик XIV (201).