Выбор имен для «Исторической библиотеки», таким образом, довольно строго регламентирован, и если Чернышевский начал с Маколея, а не с Гизо или Шлоссера, то вовсе не потому, что отдавал Маколею предпочтение. Причина заключалась в цензурных условиях: в 1856 г. еще не существовало условий для перевода произведений, в которых так или иначе задевались запретные темы народного быта. Только в следующих 1857–1858 гг., когда правительственная цензура сделала некоторые послабления, появилась возможность обращения к трудам Гизо и Шлоссера.

Первоначально предполагалось переводить Гизо. «С будущего года, – сообщал И. Панаев Боткину 16 октября 1857 г., – при „Совр<еменнике>” будет „Историческая библиотека” <…> и начинается с „Истории европейской цивилизации” Гизо. – Как тебе нравится эта мысль?».[1347] Но вскоре выяснилось, что Гизо включен в ближайшие планы «Отечественными записками». Поэтому «Современник» остановился на Шлоссере: «Программа Шлоссера, другого замечательнейшего историка по обширности взгляда на содержание своей науки, не многим отличается от программы Гизо» (III, 357).

Смысл исторических переводов оценивался Чернышевским не только в аспекте чисто познавательном, но в еще большей степени в аспекте политического воспитания русского общества и нравственного влияния на него: приобщение к строго научному взгляду на историю способствует пробуждению в читателях общественного самосознания. «Мы не хотим, – писал он в 1855 г., – преувеличивать важности исторического способа решать вопросы, как то делают многие. Главным мерилом решения вопросов жизни должны служить настоятельные жизненные потребности современного положения дел. Но в том нет сомнения, что при затруднительных или просто спорных случаях исторические соображения многим людям ломогают утвердиться в уверенности о необходимости и основательности решения, требуемого настоящим» (II, 617). Это объяснение вполне приложимо и к пониманию задач «Исторической библиотеки». Дело вовсе не в прямом применении уроков истории к жизни – уяснение исторических законов «положит конец несбыточным теориям и стремлениям, нарушающим правильный ход общественной жизни», история «явится нам, – сочувственно цитирует Чернышевский Грановского, – не как отрезанное от нас прошедшее, но как цельный организм жизни, в котором прошедшее, настоящее и будущее находятся в постоянном между собою взаимодействии. <…> Надобно, одним словом, чтобы история слилась с биографией самого читателя, превратилась в личное его воспоминание» (III, 361). Цели и задачи «Исторической библиотеки» предельно актуализировались. Они направлялись к животрепещущим проблемам русской общественной жизни, оформляясь в границах целеустремленной демократической программы деятельности Чернышевского.