Расина ставят и «в городе», и при дворе, особенно по случаю каких-либо важных событий в королевском семействе. Его пьесы идут не только в Париже, но и в провинции – всюду, где есть актерские труппы. И так обстоит дело не только во Франции. Расина печатают, переводят, играют по всей Европе – в Англии, в Голландии. В далекой Швеции «Ифигению» ставят по-французски во дворце, для короля и королевы-матери. Актеры – придворные; главную роль играет юная графиня Аврора Кёнигсмарк, в будущем знаменитая европейская красавица, фаворитка короля Августа Саксонского. Аврора настолько увлечена пьесой, что сама пишет к ней пролог – тоже, разумеется, по-французски.

И сам Расин не взирал спокойно и безразлично с высот своей должности и своей набожности на дольнюю жизнь своих трагедий, никак в нее не вмешиваясь. Он даже предпринял в 1687 году новое издание своих сочинений и отнесся к этому делу со всей серьезностью. Кроме трагедий, он включил в это собрание «Идиллию о мире» и одну из своих академических речей, произнесенную в январе 1685 года, – ту самую, в которой были столь неумеренные похвалы королю, что и Людовика они заставили поморщиться. Но речь эта (как и обстоятельства, ей сопутствовавшие) была и вправду примечательна, и не одной лишь лестью монарху.

Выходившая в Амстердаме по-французски газета «Новости Республики ученых», которую издавал эмигрировавший из Франции вольнодумный философ Пьер Бейль, писала по свежим следам событий: «Господин Корнель умер в ночь с последнего числа сентября на первое число октября, и это обстоятельство послужило причиной благородной борьбы между господином аббатом де Лаво и господином Расином за то, кто будет заказывать службу по покойному в церкви Кармелитов, согласно уставу Академии. Каждый из двух академиков притязал на право устроить траурную церемонию – первый потому, что был еще председателем Академии в момент смерти господина Корнеля, второй потому, что оказался на этом месте в то время, когда надо было заказывать службу. Иначе говоря, господин аббат де Лаво председательствовал в Академии в июльский триместр, а господин Расин – в октябрьский. Обсудив эту тяжбу, Академия решила большинством голосов, что церемонию будет устраивать господин аббат де Лаво… Это дало повод одному из академиков отпустить шутку, не оставшуюся незамеченной: "Если был кто-то в нашем собрании, – сказал он господину Расину, – кто мог притязать на то, чтобы похоронить господина Корнеля, то это были вы, сударь; и однако же вы этого не сделали". Поскольку у покойного был брат, весьма достойный занять его место и не скрывавший в свое время, что был бы счастлив вступить в столь славное сообщество, то ему и не преминули отдать столь драгоценное наследство. Назначение его было значительно отсрочено; причина этой отсрочки очень любопытна. Академики готовились уже заполнить вакантное место четвертого октября, когда господин Расин, председатель Академии, попросил отложить решение на две недели ввиду обстоятельств, весьма благоприятных для Академии. Обстоятельства эти заключались в том, что господин герцог Мэнский, юный принц, наделенный необычайными дарованиями, изъявил желание принадлежать к сему блистательному сообществу. Нетрудно вообразить, что отсрочка по столь важной причине была получена без труда. Академики не только ее предоставили, но и предложили поручить господину Расину заверить герцога, что если бы даже не оказалось вакантного места, то не было бы такого академика, который не согласился бы умереть с радостью, дабы освободить место для него. Слишком юный возраст принца[91] был причиной того, что король посчитал неуместным для него вступать в эту должность; и потому ее отдали господину Корнелю-младшему. Он мог бы быть принят в Академию раньше, но господин Председатель Академии устроил дело таким образом, чтобы его принятие отложили до тех пор, пока не будет избран преемник господину де Кордемуа[92], дабы два этих новых академика могли быть приняты в один и тот же день. Тем самым он избавлял себя от труда сочинять лишнюю ответную речь. Церемония приема состоялась третьего января… На нее собралось больше академиков, чем на обычные заседания, и множество посторонних. Все прошло как всегда: было произнесено немало похвал самой Академии, кардиналу Ришелье, ее основателю, двум академикам, чьи места занимались заново; в особенности же королю, ее славному покровителю. Два новых академика достойно с этим справились, каждый в своей речи, равно как и господин Расин в обращенном к обоим ответном слове, которое он произнес в качестве Председателя Академии. Наибольшее восхищение он вызвал своей похвалой покойному господину Корнелю, краткой и изящно составленной».