За Расином, как видим, закрепилась роль посредника между двором и Академией, властью и культурой. Он как бы представлял изящную словесность перед королем и короля – перед своими собратьями. И роль эта порой оказывалась достаточно неблаговидной. Расин словно задавал тон академической сервильности и раболепству, даже превышавшим меру, угодную самому королю. И в то же время он не скрывал презрения к этому «блистательному собранию» и своего более чем формального отношения к собственным академическим обязанностям.

Что же касается его отношений с Корнелем – при жизни и после смерти давнего соперника, – то они были по меньшей мере двойственны. При личных встречах Расин выказывал маститому старцу все знаки почтительного уважения. В 1675 году, в мае, два члена одной из провинциальных академий побывали в Париже на заседании Французской Академии и для отчета своим коллегам и землякам не просто записали все, что там говорилось, но и нарисовали план зала, пометив, кто где сидел. Из этого документа видно, что Расин сел рядом с Корнелем, хотя мог этого и не делать, – выбор мест на заседаниях был свободным. А в сентябре того же года они оба подписали брачный контракт актера Мишеля Барона (любимца Мольера, покинувшего труппу Пале-Рояля после смерти комедиографа и перешедшего в Бургундский отель), причем Расин уважительно поставил свою подпись ниже корнелевской.

Но в литературных делах Расин был по-прежнему щекотлив, крайне ревнив к своей репутации даже после ухода из театра. Неприязнь если не к самому Корнелю, то к его партии он сохранял до конца дней. Племянник и деятельный защитник Корнеля, один из виднейших поборников «новых» в их битве с «древними», Бернар де Фонтенель, удостоился от него такой эпиграммы по случаю постановки в 1680 году трагедии «Гаспар»:

О происхождении обычая освистывать

Фонтенелевский «Гаспар» был, конечно, ни хуже, ни лучше тогдашней средней трагической продукции; но Фонтенель был противник – следовательно, заслуживал удара, как и давние враги, Буайе и Прадон.

А последний скандал между «расинистами» и «корнелистами» разразился в 1693 году, когда Корнеля уже почти десять лет как не было в живых, а Расин пятнадцать лет как не писал для театра. Но с середины восьмидесятых годов – может быть, именно потому, что оба поэта перестали быть действующими лицами на парижских подмостках, – все больше входят в моду критические «параллели», сравнения двух драматургов. Занятие это вообще стало, по выражению современного критика, национальной игрой французов. Вплоть до наших дней в эту игру играют и блистательные эссеисты, и школьники, корпящие над сочинениями на тему «Корнель и Расин». Впервые такое развернутое, по многим пунктам, сравнение двух славных авторов сделал литератор Лонжепьер в начале 1686 года, и было оно скорее благоприятно для Расина. А двумя годами позже выходит знаменитое сочинение, последнее в череде шедевров «великого века» – «Характеры» Лабрюйера; оно также содержит «параллель» между Корнелем и Расином – и явно в пользу последнего, именно тут появилась на свет фраза, давшая ключ всем последующим бесчисленным «параллелям»: «Корнель рисует людей такими, какими они должны быть, Расин – такими, какие они есть». «Характеры» сразу привлекают к себе внимание, имеют большой успех, их автор – фигура несравненно более значительная, чем скромный Лонжепьер. Лабрюйер – личный друг Расина и Буало, их сторонник в войне «древних» и «новых».