А Иодай для нее – прежде всего опасный смутьян, угроза государству:
Но и те, кто в вере тверд, тоже склонны объяснять состояние земных дел земными причинами и в суждениях своих полагаться на свидетельства рассудка. Благочестивый и отважный военачальник Авенир не видит для себя возможности действовать и надеяться:
И даже Иосавеф, супруга Иодая, спасительница Иоаса, в минуту опасности ищет выхода, руководствуясь доводами здравого смысла:
Временные рамки трагедийных двадцати четырех часов встречались и прежде у Расина – в «Британике», в «Ифигении». И Гофолия, в предсмертный миг пророчествующая о своем внуке Иоасе:
заставляет вспомнить Агриппину, предсказывавшую Нерону цепь кровавых злодейств, душевное опустошение, самоубийство и черную память потомков. Но там речь шла о делах человеческих, о предвидении, внушенном государственной мудростью либо знанием тайн человеческого сердца. А «Гофолия» – рассказ о тщете и ничтожестве земного разумения, земных установлений, земных сил перед всемогуществом божественного промысла. Но это промысел таинственный, промысел «сокровенного Бога», внятный лишь немногим. Как поет хор:
И напрасно считать явным знаком небесного благоволения мирскую удачу, чем похваляется Гофолия:
А сам он не жесток, не глух к мольбам и пеням И полон к имени Давида уваженьем. Предусмотрительность – не грех пред ликом Бога, Самонадеянность карающего строго…
Как ни противостоят друг другу набожная, добродетельная Иосавеф и жестокая язычница Гофолия, прямодушный Авенир и отступник Матфан, – они живут в одном мире, мире умопостигаемой очевидности. Но истина открывается тому, кто наделен даром видеть в действительном лишь шифр божественной воли, уповать на эту волю и повиноваться ей одной вопреки всякой очевидности. В том самом течении жизни вокруг, которое Авенир толкует как доказательство богооставленности («сам Господь. лик отвратил от нас»), Иодай прозревает знамения крепости господних обетований, их близящихся свершений:
А средства спасения, которые предлагает Иосавеф, кажутся ему и ненадежными, и нечистыми там, где речь идет о Божьем деле; тут помощи следует ждать только с небес, тут сами страхи и попытки отвратить угрозу своими силами есть грех сомнения и неверия: Боязнь постыдная! Нелепые мечты!
Боговдохновенный Иодай высится над всеми персонажами пьесы потому именно, что он ощущает себя орудием, исполнителем воли Всевышнего. Он бестрепетно вершит судьбы народа и его царей, он исполнен гордыни перед властителями мира потому, что склоняется ниц перед словом Господним. Что ему, повелевающему лишь горсткой священников-левитов, вся мощь наемного войска, что ему все коварство вражеских козней? Истинной, то есть неколебимой никакими доводами рассудка, никакими свидетельствами чувств, вере некого и нечего бояться. И вправду – Бог насылает Гофолии сон, повергающий ее в смятение и растерянность, Бог рассеивает солдат царицы при первом же звуке труб со стен храма, Бог, сохранивший младенца Иоаса, отрасль Давидову, утверждает его на престоле предков. Последняя трагедия Расина – повесть о торжестве веры, о непобедимости Бога единого и сокровенного, небесного владыки мироздания и устроителя истории.