Минут через двенадцать после моего прихода в боковом зале на четыре столика появился Барон, в традиционном клубном блейзере и со щеточкой коротко подстриженных седых усов. Ни намека на развязность, ни капельки фривольности манер, ни грамма скованности — предо мной был стопроцентный джентльмен высшей английской пробы.

И может быть, только мне было известно, что за его сдержанным аристократизмом скрывается пытливая личность, много повидавшая и хлебнувшая лиха, с душой патриота, солдата и гражданина мира.

Он молча сел напротив меня, и мы замерли, глядя друг другу в глаза. Иногда по его лицу пробегал нервный тик, и он автоматически удерживал его пальцем, массируя левую сторону виска и крепче сжимая зубы. Мы оглядывали друг друга, ища произошедшие в наших лицах изменения за последние полтора года после встречи.

— Ну, здравствуй, Максим, — наконец произнес Барон, слегка касаясь моей руки.

— Здравствуй, Николас, здравствуй, дорогой мой друг, — подпадая под влияние его обаятельной натуры, промолвил я.

К столу подошел официант в расшитой мексиканской куртке-безрукавке, белоснежной сорочке и расклешенных брюках, полы которых прикрывали сапоги на высоких каблуках.

— Николас, у тебя такой имеется в коллекции? — спросил я у Барона, указав на длинноствольный пистолет шикарного официанта. — Он, верно, из восемнадцатого века?

— Это слабая имитация, Максим. Длинноствольное оружие для ковбоя неудобно — точность в ближнем бою не столь нужна.

— Интересно, Николас, есть ли у тебя раритеты, принадлежащие известным людям?

— Кое-что имеется, но не столь из-за факта принадлежности их знаменитостям, сколько за то время, которое они представляют. Для меня это важнее, Максим.

— Конечно, Николас, для тебя, как историка, дух времени передается через вещь, на которой есть отпечаток того самого времени. Помнишь, как у японцев… Сибуй — терпкий или крепкий с налетом времени?

Япония была нашей любимой темой, правда, только в рамках культуры. В целом мы уделяли этой стране мало времени — только когда спонтанно она попадала в поле нашего зрения.

Встречи наши были короткими, но меня волновала одна личность из жизни Британии — Байрон. Конечно, я кое-что знал о нем, но передо мной был представитель этой страны, и хотелось услышать о поэте-романтике от его соотечественника.

— Николас, мы виделись много месяцев назад, и встреча была короткой. Тогда, на Ганноверской выставке, все свелось к деловому общению. Я сожалел, даже тосковал и тогда и после по упущенной возможности побеседовать, как говорят у нас…

— …за жизнь? — спросил Барон на русском языке.