Вступать в разговоры на улице с незнакомыми между женщинами неприличным не считается. Так, напр., очень часто случалось, что к одному из авторов, к жене, ходившей под таким же чимбетом и паранджи, как и у сартянок, на улице подходили совершенно незнакомые женщины, спрашивали, почем брался кумач на рубашку или адряс на бешмет, осматривали и то и другое и затем отправлялись своей дорогой.

Вместе с тем приличие требует, чтобы женщина не разговаривала на улице с мужчиной даже при условии закрытого лица. Если муж, например, встречает свою жену на улице и имеет надобность сказать ей что-либо лично, то он делает это так, чтобы разговор не был замечен прохожими; он говорит ей негромко и смотрит при этом в сторону.

Женщинами низших классов туземного общества, а в особенности в кишлаках, все вышеперечисленные приличия в большей или меньшей мере игнорируются, однако же только в отношении своих единоплеменников; завидев русского, сартянка по меньшей мере сторонится и тщательно закрывает лицо, причем нередко прислоняется к стене, уткнувшись в нее последним, или же опрометью бросается назад или в сторону и скрывается в первую встречную калитку; часто случается, что сопровождающие ее дети не успевают улепетнуть вслед за ней и поднимают тут же, на улице, рев и вой. Реже, когда сартянка замечает, что на улице нет никого, кто мог бы осудить ее поведение, она не только не бросается бежать от русского, но, наоборот, отбрасывает чимбет и разглядывает проезжающего с замечательно добродушным любопытством.

Сартянка тоже, как и сарт, очень большая охотница до всевозможных зрелищ и увеселений, которые она называет общим именем тамаша (развлечение), а еще больше любит она праздники и разного рода праздничные сборища.

Накануне праздника, в день так называемой рапы, сочельника, во всех домах моют белье, пекут сдобные лепешки и заканчивают другие праздничные приготовления. Вечером того же дня женщины варят палау, блюда и чашки с которым разносятся родственникам, знакомым и соседям. Утром в первый день праздника встают обыкновенно очень рано, чтобы успеть вовремя вымести комнату и двор, вымыть голову, причесаться и принарядиться. Утренний намаз в этот день бывает не на рассвете, как в обыкновенные дни, а часов около 8 или 9. Мужчины, вырядившись в чистые чалмы и новые халаты, отправляются каждый в свою мечеть; за ними туда же устремляется и большинство женщин, посмотреть с улицы или с ближних к мечетям крыш на людный праздничный намаз, по окончании которого в городах вся эта толпа частью устремляется на базар, где в этот день большинство лавочек открыто, частью же рассыпается по городу. Если вы остановитесь у ворот какого-нибудь большого, зажиточного двора, вы увидите, как в продолжение всего дня сюда будут входить и выходить и мужчины, и женщины, до самого позднего вечера идет, что называется, сутолока. На другой день около полудня своеобразные звуки длинных сартовских труб, карнаев, извещают город о том, что на базаре или на другой площади города начинаются представления дарваза, ходящего по канату, или фокусника и клоуна, или публичные пляски батчи. Народ, что называется, валом валит на площадь и располагается здесь густыми толпами вокруг места представления; мужчины, женщины с грудными детьми, дети-подростки, девушки, все это перемешивается в пестрой и шумной толпе; масса женщин виднеется на ближайших крышах и на арбах; говор, шум; всюду снуют разносчики с изюмом, фисташками, халвой и леденцами; трубы неистово воют, сзывая сюда все большие и большие массы народа; мало-помалу около арены начинается давка, и случайно затесавшиеся сюда конные не могут уже сдвинуть с места своих лошадей. Среди толпы, – часть которой, ближайшая к арене, сидит на земле или стоит на коленях, образуя таким образом нечто вроде амфитеатра, – на большой серой кошме, под мирный гул громадного бубна и резкий визг туземного кларнета, то сладострастно поводя плечами и торсом, то вздрагивая всем туловищем, то быстро кружась на одном месте, пляшет хорошенький, разодетый в яркие наряды батча; притаив дыхание, тысячами глаз смотрит на него пестрая, как азиатский ковер, толпа; вот он завертелся еще быстрей, стал на колени и, слегка вздрагивая плечами, начал медленно покачивать вправо и влево своим гибким туловищем, одетым в яркий атлас. Как бешеная, как исступленная, взвыла толпа, привыкшая не аплодисментами, а диким криком выражать в этих случаях свое одобрение…