Таким образом, мы вряд ли ошибемся, если скажем, что здесь ни для взрослого мужчины, ни для взрослой женщины, в большинстве случаев и, за исключением лишь любви к малолетнему ребенку, и то лишь в возрасте его беспомощности, никаких других родственных чувств не существует. Для русского человека в этом отношении есть выход, ибо хотя он и знает сущность 5-й заповеди[435], но ему также, и совершенно достоверно, известно, как понаслышке, так равно и по житейскому опыту, что «каждый за себя, а Бог за всех». У сарта такой поговорки нет, а заповедь есть. Вот он и находится в несколько как бы безвыходном положении. Книжники и фарисеи отлично знают, что вот этому сарту, имеющему целую ораву детей, в истинном значении этого слова есть нечего, тем не менее его и стыдят, и убеждают в том, что должен он убогого своего родителя призреть. «Призреть надо, действительно надо, только трудно мне это, очень уж трудно. Грешники мы все перед Богом, вот что я думаю», – говорит он и при этом вздыхает. Но вслушайтесь в тон его голоса, всмотритесь в выражение его лица, и вы увидите, что он говорит далеко не то, что думает. А думает он приблизительно так: «Призреть надо; не дать же умереть человеку с голоду; надо призреть, да только не мне это сделать, не с моей оравой на плечах, не с моим рублевым заработком в неделю. Сила тут нужна, а не я». Но что это за сила такая, он, сарт, никогда вам не ответит, ибо и сам толком не знает, где и в чем эта сила. А не знает он этого по двум причинам. Во-первых, он, не знающий и до сих пор в практике своей общественной жизни ни приютов, ни богаделен, ни других учреждений этого рода, предназначаемых для призрения убогой и беспомощной части человечества, он, говорим мы, сарт, никогда не останавливался на этом вопросе подолгу и никогда не делал попыток к его разрешению. Во-вторых, он плохо знает историю своей религии. Если бы он знал хорошенько последнюю, он ответил бы книжникам так: «Пророк повелел каждому мусульманину кроме поземельной подати платить еще и зякет в размере сороковой части капитала, стад и другого имущества. Пророк повелел, чтобы зякет употреблялся одинаково как на ведение войны за веру, так и на содержание бедных и убогих. Зачем наши ханы и эмиры присвоили зякет себе? Зачем они стали употреблять его на свои только нужды? Зачем они нарушили завет пророка? Зачем они ограбили бедных и калек? Если бы они не сделали этого, было бы чем призреть и моего отца».

Переходя к правилам вежливости и приличий, предписанным туземной женщине, заметим, что правила эти известны в большей или меньшей степени во всех слоях туземного общества, но фактическое соблюдение многих из них мы встречаем главным образом в городах, и то лишь в среде более или менее состоятельного населения, к которому мы в данном случае и обратимся.