Одним словом, хвастать вам, дорогой товарищ, практически нечем.

Уходя из Художественного театра в марте 91-го года, я был абсолютно уверен, что покидаю его навсегда, но… Господь рассудил иначе: после 6-летней отлучки я вернулся обратно в сентябре 1997 года. Вернулся один. Т.В. Бронзова, сумевшая к тому времени стать заведующей труппой и правой рукой Олега Николаевича, не захотела работать в одном театре с Леной Кондратовой.

Помните старую поговорку: «Нет на свете врагов более коварных, чем бывшие друзья»?

И меня тоже Татьяна Васильевна решила держать в черном теле. Несмотря на то что, вернувшись во МХАТ, я в очередной раз выручил театр и с одной репетиции сыграл Чебутыкина в «Трех сестрах», она заняла меня в двух массовках: в «Горе от ума» и в «Борисе Годунове». Чтобы слишком нос не задирал. Меня это слегка покоробило, но я скандалить не стал и даже обрадовался, что смогу увидеть Олега Николаевича вблизи в роли Бориса Годунова!

И что же я увидел?

Старый, больной, задыхающийся Олег Николаевич пытался сыграть бодрого, полного сил и совсем еще не старого человека, и это было ужасно. Он был такой немощный, что горло у меня сдавил спазм и слезы навернулись на глаза мои. Какой же он был беспомощный, жалкий! И мне стало безумно жаль этого старика. Последняя сцена Бориса с сыном Федором, казалось, не закончится никогда. Я стоял в кулисе всего в нескольких шагах от сценической площадки и видел, каким колоссальным трудом дается ему каждая реплика, каждый вздох. И зрители это видели, и тоже понимали, что артист тяжко болен, и тоже сопереживали ему, и так же, как и все, ничем не могли помочь.

Приближался эпизод, в котором была занята массовка, и я стал пробираться к той кулисе, откуда мы все выходили на сцену, и тут нос к носу столкнулся с Олегом Николаевичем.

На него было больно и страшно смотреть. Отыграв сцену и скрывшись от слишком любопытных взоров в закулисной полутьме, он первым делом искал глазами какую-нибудь опору, которая позволила бы ему замереть и отдышаться. Для этого требовалось не меньше пяти минут. Вцепившись руками в металлическую трубу, Олег Николаевич пытался утишить собачье дыхание. Легкие его клокотали, из открытого рта со свистом вырывался воздух. Мне стало страшно: показалось вдруг, что не пройдет и минуты, как этот задыхающийся человек в костюме русского царя умрет! Я бросился к нему: «Олег Николаевич, вам плохо? Олег Николаевич! Вам помочь?!» Он с трудом поднял на меня измученные глаза и сквозь шипение и свист вырывавшегося из его легких воздуха услышал: «Спасибо… Не надо… Ты иди…. Я сам… Я справлюсь… Оставь меня… Не стой над душой!..» Не смея ослушаться, я отошел в сторону, но оставить его одного не решился. Стоял и ждал, чем все это может закончиться? Наблюдать за этой агонией совершенно обессиленного человека было невыносимо. Выть хотелось оттого, что я не знал, как помочь ему! Наконец появился кто-то из женщин-одевальщиц. По-моему, это была Вера Пудова. Подхватив Олега Николаевича под мышки, она почти на руках унесла Ефремова со сцены. Только после этого у меня чуть-чуть отлегло от сердца.