Собравшаяся как результат акта 3 июня и под его влиянием Третья дума в первые же дни своего существования подверглась необычно энергичному натиску. Бывшие в седле элементы и очень значительная часть ее собственного состава требовали от нее не больше и не меньше как официального самоуничтожения, публичной декларации, что и манифест 17 октября, и она сама – печальные ошибки, которые следует немедленно упразднить. «Сила на нашей стороне, все насмарку!» – вопил в совершенном исступлении огромный хор «переусердствующих». Трудно было разобраться в действительных источниках этой атаки, но ее стремительность, широкое распространение и открытая дерзость не оставляли сомнений в том, что по меньшей мере некоторые элементы правительственной власти стояли за ней не только пассивно, но и готовые действовать. Атакующие силы были вдохновлены и организованы опытной рукой; смотря по ходу дела, натиск можно было или искусно использовать, или игнорировать, как спазм излишнего «переусердия». Я следил за конфликтом и в Думе, и вне ее с огромным интересом. В левом крыле мягкотелой массы октябристов была паника, тогда как правое сильно агитировало. Гучков, считавшийся au courant[41] самой сути правительственных намерений, был, очевидно, в союзе с правыми. Я думаю, что судьба «нового строя» несколько дней целиком висела на волоске и что только речи покойных Петрово-Соловово и Плевако и спасли его если не от совершенного упразднения, то от самого существенного потрясения. Окажись большинство на стороне атаки – трудно предвидеть, на чем бы остановились победители. Сюрприз вроде «реформы» правил о думской печати был бы изготовлен руками самих «народных» представителей, и оставалось бы только его оформить. Страстное десятичасовое заседание 13 ноября и закончившее его голосование³ отбило штурм этого темного заговора, но оставило вопрос по-прежнему более или менее открытым. Приехав ночью домой с этого заседания, я написал Столыпину следующее: «Я пишу к вам в надежде, что последние 12 дней, и в особенности вчерашнее заседание, успели доказать вам неотложную необходимость такого правительственного акта, который положил бы конец настоящему не только непроизводительному, но и изнурительному брожению в умах общества. Необходимо начать активную работу. Дума, по всей вероятности, может начать ее, если будет устранен „проклятый“ вопрос о нашей форме правления. Мои наблюдения доказывают мне, что общественное мнение готово поступиться ненавистным так многим элементам словом „конституция“, но требует чего-нибудь реального взамен. Возьмите любое слово, но оформите настоящее положение правительственным актом. Дальнейший измор в этом отношении будет отодвигать нас назад с каждым днем. Положите конец этой неопределенности. Пока она царствует в умах, нельзя ожидать действительного успокоения, нельзя рассчитывать на спокойную работу в Думе. Простите, что я вас беспокою моим письмом, но я глубоко убежден, что психологический момент наступил и что история осудит вас беспощадно, если вы им не воспользуетесь».