Прошло всего полтора года, и многое изменилось опять в наших отношениях с гр<афом> Витте. Он занял одно из видных мест в осуждениях меня, а незадолго перед тем что я был уволен 30 января 1914 года от обеих моих должностей, он выступил с самыми резкими речами в Государственном совете и в печатной полемике против меня. Речь об этом впереди.

Когда кончился мой доклад по этому совершенно неожиданному для меня вопросу, государь, очевидно располагавший еще временем, спросил меня, не слышал ли я чего-либо относительно желания того же графа Витте получить пост посла где-либо за границею?

Я ответил, что прямых и точных сведений у меня не было, но до меня доходил недавно слух о том, что граф Витте, не скрывавший своего желания в первое время после его увольнения с поста министра финансов и назначения его председателем Комитета министров, снова говорил в Новом клубе, что ему надоело бездействие в Государственном совете и он намерен опять позондировать через своих друзей, нельзя ли ему возобновить свое желание о перемене служебного положения, т. к. он думает, что пост посла в Риме должен скоро освободиться, но что он опасается, что министр иностранных дел Сазонов будет ярым противником его назначения, т. к. на него перешла вся ненависть к нему Столыпина, которого Сазонов считает гениальным человеком и думает все еще его мозгом.

Государь сказал мне на это в самом благодушном и простодушном тоне:

«Я могу дополнить вашу информацию несколько более положительными сведениями. Граф Витте нашел действительно друзей, которые передали мне даже его письмо по этому поводу, написанное откуда-то из-за границы и оставшееся у меня в столе в Царском. Я передам вам его, когда вернусь осенью. Оно любопытно и излагает с большим авторитетом, что я должен изменить весь состав нашего представительства за границею и заменить его людьми совершенно иного сорта, нежели те, которые занимают эти места теперь, а именно людьми чисто делового типа, умеющими ладить с печатью, влиять через нее на общественное мнение, и вообще нужно вдохнуть совсем свежую струю в прежнюю дипломатию, совершенно не знающую России и не умеющую говорить с такими новыми людьми, как те, которые ведут теперь всю политическую жизнь на Западе. Он говорит даже, что весьма сожалеет о том, что недостаточно владеет английским языком, чтобы предложить себя на место посла в Вашингтоне, хотя он убежден, что сумел бы и без этого повернуть и общественное мнение Америки, и американский рынок в сторону России и открыть последний для наших займов».