Е.: Нет, отнюдь. Он поёт как Дмитрий — как его по отчеству? — Батькович Ревякин, который крайне сумбурно и суетливо навалил зачем-то кучу малозначительных, непрожитых слов. Я имею в виду его последние, недавние опусы.

RF: На какой музыке ты сам вырос?

Е.: Это американский гаражный панк 60-х… Мне нравятся такие, например, группы, как МОНКС или СОНИКС.

RF: А из современных групп кто-нибудь нравится?

Е.: Сейчас на Западе, по-моему, идет одна эклектика. Нового ничего не возникает, всё одно и то же… Не в смысле формы, а в смысле содержания — сейчас рок никакого содержания не имеет. А в нашей стране рок изначально был не музыкой, а чем-то вроде религии. В отличие от Запада, где на нём все всегда деньги зарабатывали… Мы представляем собой тоже, скорее, религиозное движение.

RF: А что появится ещё на пластинках из ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ?

Е.: Будет «Русское поле экспериментов». Будут выходить компакты и кассеты. Идея пластиночная на Западе закончилась, а у нас нет системы дистрибуции, и пластинки делать и распространять очень тяжело. «Сто Лет Одиночества» мы выпускали больше полугода. Так что кассеты будут — чтобы люди слушали, а компакты — как бы для искусства.

RF: В этой связи, можно сказать, происходит возврат к магнитофонной культуре, что была у нас прежде…

Е.: Да-да-да, это точно совершенно…

RF: Тебе сейчас приходится больше бывать в Москве или дома, в Омске?

Е.: Много приходится бывать в Москве, очень много дел. Но сочинять я могу только дома. Я живу рядом с лесом, много там гуляю, и вот там всё и сочиняю.

RF: Егор, ты обычно критически относишься ко всем интервью с тобой, которые публикуются в прессе — например, интервью в журнале «Смена»?

Е.: Да я просто не давал этого интервью. Был один человек, который сочинил всё это интервью и отослал его туда. Он мне потом прислал письмо, извинялся, писал, что сделал это в порядке концептуальной акции.