Ради удовлетворения соображений престижа англо-американских руководителей оба французских генерала продемонстрировали перед фоторепортерами дружеское рукопожатие. «Иллюзия того, что французская проблема решена, была одним из злосчастных последствий конференции. Президент находился в плену своей ошибки в течение нескольких месяцев» – пишет в воспоминаниях Мэрфи. В конечном счете Рузвельт переоценил силу Жиро и недооценил потенциал де Голля.

Говоря обобщенно, главный документ Касабланки – американо-английский меморандум о встрече, подписанный 23 января 1943 года, был своего рода компромиссом между американской и английской линиями в мировой дипломатии. Помощь находящемуся в критическом положении Советскому Союзу строго дозировалась, а о главном – об открытии второго фронта даже не было речи. Операции в Средиземноморье означали выжидательную тактику. Планировалась помощь Китаю в размерах, равных потребностям лишь его выживания. В целом Касабланка, если критически оценить ее результаты, говорила о том, что у англо-саксонских союзников есть значительное общее понимание того, что следует хранить силы до решающих событий, закрыв глаза на то, во что такая тактика обходится союзникам.

В Касабланке Рузвельт и Черчилль пришли к общему заключению, что война вошла в решающую стадию. Как сказал Черчилль, «это еще не конец, это еще не начало конца. Но это, возможно, уже конец начала». Ему осторожно вторил Рузвельт: «Поворотный пункт этой войны вероятно наконец достигнут».

На пресс-конференции по окончании касабланкской встречи Рузвельт выступал первым. Он объявил то, что явилось неожиданностью для сидящего рядом Черчилля. «Некоторые из англичан знают эту старую историю, сказал президент. – У нас был генерал, которого звали Ю.С.Грант. Его имя было Улисс Симсон Грант, но в дни моей и премьер-министра юности его звали «Грант – Безоговорочная капитуляция*». Мир может прийти на эту землю только в случае полного уничтожения германской и японской военной мощи… Уничтожение германской, японской и итальянской военной машины означает безоговорочную капитуляцию Германии, Италии и Японии». Черчилль сидел онемевшим. Слова Рузвельта были для него «сюрпризом».

Нем сомнения, что этот шаг был сделан частично для того, чтобы в Москве не создавалось впечатление, что в Касабланке происходит сепаратный сговор, который при определенном развитии событий может дать англо-американцам сепаратный мир с Германией на Западе. Отныне уже трудно было представить сохранение прежней системы на основе некоего компромисса с Германией в Европе и Японией в Азии. Требование безоговорочной капитуляции предполагало уничтожение (а не простое ослабление) мощи Германии и Японии, создание в центре Европы и в Азии политического вакуума, который США надеялись заполнить. Понятно удивление Черчилля, с которым его дышащий оптимизмом сосед не удосужился обсудить важнейший дипломатический ход. Рузвельт создавал видимость спонтанности своего шага, но мы сейчас знаем, что над этой проблемой немалое время работала специальная группа специалистов в госдепартаменте и именно ее выводами руководствовался Рузвельт, когда делал свое заявление. Черчиллю стало понятное эйфорическое состояние президента. Теперь тот надеялся абсолютно взломать прежнюю иерархию, прежнюю систему соотношения сил, требование «безоговорочной капитуляции» как ничто другое служило этому.