Но если бы Миядзаки был мизантропом, мы бы не смотрели его фильмы. У него бывают моменты энтузиазма и моменты отчаяния. В одном давнем интервью он рассказывал, как в воскресенье гулял у реки с женой и почувствовал, что «Япония – довольно хорошее место»[326]. В его фильмах «довольно хорошая» Япония по-прежнему существует, на рисовых полях в «Тоторо», в коллективе купален «Унесенных призраками», в духе обновления и надежды в «Поньо» и в эфирных садах фильма «Ветер крепчает».

Множество садов в фильмах Миядзаки воплощают его самое прекрасное представление о «доме», который, по мнению О’Коннор, является одним из объектов утопической тоски. И цветочная беседка Джины в «Порко Россо», и «тайный сад» госпожи Эбоси в «Принцессе Мононоке», и убежище Хаула в «Ходячем замке» дарят ощущение мира, уединения и спокойствия и, возможно, ведут в тот прекрасный сад из детства Миядзаки, где дети играли до страшной ночи воздушного налета. На момент написания этой книги режиссер заканчивает работу над короткометражным фильмом, о создании которого мечтал десятилетиями. Это фильм о жизни гусеницы – очередной привет детству и природе.

Миядзаки страдает, потому что любит мир и хочет быть его частью, но в то же время осуждает его и хочет всё бросить. Когда я брала у него интервью в феврале 2014 года, он словно метался между двумя этими полюсами. Он излучал удовольствие, наблюдая за детьми, играющими в детском саду студии «Гибли». Он рассказывал о том, какое удовольствие получил, когда открыл для себя «Сказки Гофмана» на новогодних каникулах. Он также заявил, что «не хочет стать очередным Куросавой», великим режиссером игрового кино, который продолжал снимать фильмы и после того, как утратил свой стиль. Упоминание Куросавы наводит на мысль об активной заботе Миядзаки о сохранении своего наследия.

Однако самое поразительное его замечание прозвучало в конце нашего интервью, когда я спросила, как бы он хотел, чтобы его изобразили, если бы кто-то решил написать его портрет. Какие предметы должны быть на картине – может, книги? Что-нибудь необычное? С минуту он колебался, потом вздохнул и пожал плечами. «Ничего, – ответил он. – Можно просто нарисовать, как я ухожу в тень».

Однако самое поразительное его замечание прозвучало в конце нашего интервью, когда я спросила, как бы он хотел, чтобы его изобразили, если бы кто-то решил написать его портрет. Какие предметы должны быть на картине – может, книги? Что-нибудь необычное? С минуту он колебался, потом вздохнул и пожал плечами. «Ничего, – ответил он. – Можно просто нарисовать, как я ухожу в тень».