Но и с главным своим амплуа — куплетиста — он тоже не расстался. Только теперь он исполнял не какие-нибудь там бытовые, а — политические куплеты, лихо разоблачая американский империализм. Отчаянно кривляясь и выламываясь, он пел, например, про какую-то важную тогдашнюю вражескую, как теперь бы сказали, тусовку, на которой присутствовали — «Чанкайши со своей Чанкайшихой, Цзянтиньфу со своей Цзянтиньфифой» — и еще какие-то, такие же отвратительные империалистические хищники и их прихвостни.

Никакого восторга эта блистательная артистическая карьера бывшего напарника моего отца у меня не вызывала. Поэтому (а может, и не только поэтому) от псевдонима «Каратов», рифмующегося с фамилией Набатова, я решительно отказался. Отбросил я и другие родительские предложения. После бессонной ночи, перебрав несколько десятков самых разнообразных фамилий, я в конце концов сделал окончательный выбор: решил назваться «Бенедиктовым». Звучало это неплохо, а главное, как-никак — это была модификация моего собственного имени.

К утру я уже совсем смирился с этой новой моей фамилией. А к полудню, когда приспело время идти в редакцию, она даже стала нравиться мне больше, чем моя настоящая.

Этому сильно помогли воспоминания о самых ранних школьных моих годах. В эту пору жизни, как известно, за каждым закрепляется какое-нибудь прозвище, чаще всего становящееся производным от фамилии его носителя. Кузнецов получал кличку «Кузнец», Огурцов становился «Огурцом», Каблуков был обречен откликаться на прозвище «Каблук». Моя же фамилия давала множество поводов для всяких неаппетитных, иногда даже прямо неприличных кличек.

Самой невинной из них была кличка «Сарняк», что вызывало не слишком приятные ассоциации с распространенными тогда политическими лозунгами, вроде: «Дурную траву — с поля вон!»

Короче говоря, подходя к зданию, в котором помещалась тогда редакция «Нового мира», я был уже даже рад, что явлюсь перед миром под новой, гораздо более благозвучной фамилией, чем моя старая, от которой я мысленно уже отказался.

Но тут меня ждала новая неожиданность.

— Все в порядке! — встретил мое появление Борис Владимирович. — Каэм сказал, что никакого псевдонима не надо. Он только попросил, чтобы вы написали ему письмо, в котором коротко изложили бы всю эту вашу злополучную историю.

Я был так ошеломлен, что даже не сразу сообразил, что «Каэм» — это не кто иной, как сам Симонов.

— Да, вот еще что! — вспомнил Борис Владимирович. — Каэм тоже сказал, что вы должны подать апелляцию в ЦК. Не валяйте дурака! Сделайте это как можно скорее. Завтра же.