Впрочем, не только поэтому. И — не совсем сразу.

Сперва я ее, скорее, чуждался. Уж очень не похожа она была на наших свойских «пионерских» дам, с которыми у меня сразу установились простые и добрые отношения.

Когда мне было лет восемь-девять, наткнувшись в какой-то книге на выражение «дама легкого поведения», я спросил у отца, что это значит.

— Так говорят обычно о женщинах, — нашелся отец, — которые безвкусно одеваются.

— Как это — безвкусно? — не понял я.

Отец пояснил:

— Ну, слишком ярко, крикливо.

Юля одевалась именно так.

Бывало, когда она появлялась у нас в редакции в каком-нибудь этаком алом полупальто или в ярко-голубой или ярко-зеленой новой шляпе, «пионерские» наши дамы иронически переглядывались и вздыхали: все они любили Юлю, прощали ей эту маленькую слабость, но сдержать своих чувств не могли. Сами они предпочитали унылые, блеклые тона — тот «скромный» советский стиль одежды, который я, издеваясь над своей женой, когда она норовила одеться таким вот образом, называл: «Тюрьма и ссылка».

При всем моем отвращении к этой унылой серости, экстравагантные Юлины одежды все же меня шокировали. И, вероятно, поэтому на первых порах я ее слегка сторонился.

Но очень быстро выяснилось, что при всей разделяющей нас разнице не только вкусов, но и лет (Юля была существенно меня старше; отчасти, вероятно, и поэтому меня шокировали ее яркие одежды: помимо всего прочего, они, на мой взгляд, были ей не по возрасту), — при всех этих весьма существенных различиях, у нас с ней была, что называется, одна группа крови.

Выяснилось это легко и просто. Тут ведь много не надо: одна какая-нибудь строка Пастернака, подхваченная и продолженная следующей строкой, — и все. Это — как пароль, как классическая формула моего любимого Маугли: «Мы с тобой одной крови».

С «пионерскими» дамами, как я уже сказал, отношения у меня установились простые и даже вполне доверительные. Даже в разговорах на политические темы я был с ними довольно откровенен. Но эта откровенность имела все же свой предел. С Юлей же моя откровенность (как и ее со мной) была беспредельна.

Однажды, помню, она подрядилась сочинить какую-то очередную «заказуху» к очередной годовщине Великого Октября. Мы сидели вдвоем в моем крохотном кабинетике и говорили по обыкновению о чем-то своем — наверно, о поэзии. И вдруг Юля вспомнила об этом заказе, от которого ей нельзя было отказаться. Она прямо вздрогнула от отвращения и, хоть и с всегдашней своей иронической усмешкой, но как-то очень по-женски, жалобно протянула:

— Я вся не хочу!

— Ну, Юля. — сказал я. — Не в первый же раз. В конце концов, вы же профессионал.