Медицинские показания возникли сразу, но сперва нас уверили, что можно ограничиться паллиативом — так называемой «обводкой». Что и было сделано. Мальчику тогда еще не было года, во всяком случае, — это я точно помню, — разговаривать он еще не умел: так, два-три слова. Но этот ограниченный запас слов не помешал ему довольно-таки красноречиво выразить все, что он при этом чувствовал.

Я вернулся домой, когда дело было сделано. Все слезы и крики были позади. Новоиспеченная бабушка (моя жена) ходила по комнате, держа уже притихшего ребенка на руках и изо всех сил прижимая его к груди. Я подмигнул ему и с нарочитой бодростью спросил:

— Ну что, Миша?

Он посмотрел на меня — вероятно, теми же самыми глазами, какими я в тот ответственный момент своей жизни глядел на отца — и произнес только одно слово:

— Пипка.

Но никаких других слов больше и не надо было. Все, что надо было сказать, было сказано.

«Обводка», однако, не помогла. Мальчишке было, наверно, уже лет шесть, когда врачи сказали, что операцию придется все-таки делать по полной программе. И сделали. Разумеется, в больнице. К счастью (медицина со времен моего детства, как видно, сильно продвинулась в этом отношении) — под наркозом. Так что — особых трагедий не было.

А вскоре — почему-то вышло так, что это совпало во времени, — его крестили.

Крестила его моя невестка примерно по тем же соображениям, по которым моя теща предлагала обрезать моего сына. Так сказать, на всякий случай.

Тут сработал мощный материнский инстинкт, с «беспринципностью» которого я уже столкнулся однажды.

Было это так.

Давным-давно, когда мы жили еще в коммуналке, заглянул к нам как-то вечерком Фазиль Искандер. Сели мы, как водится, за стол, и вдруг жена моя говорит:

— Ты уж извини, Фазиль, может, для тебя это будет чересчур остро. Но я, ты знаешь, очень люблю чеснок. И кладу его всегда — без всякой меры.

— Прекрасно! — сказал Фазиль. — Я тоже очень люблю чеснок. У нас в Абхазии все любят чеснок. Мало сказать, любят. У нас там к чесноку — особое отношение. Когда я первый раз уезжал в Москву, мать даже сунула мне в карман головку чеснока. На счастье.

Засиделись допоздна. А утром, подойдя к кроватке, на которой спал мой маленький сын (ему было тогда года четыре), я обнаружил вывалившуюся у него из-под одеяла головку чеснока. Под впечатлением фазилевского рассказа жена перед сном сунула-таки ее ему под подушку — на счастье.

Думаю, что и невестка моя решила крестить моего маленького внука по этой же самой причине: крестильный крестик, полученный им, был для нее чем-то вроде талисмана, данного ему на счастье, — чем-то вроде вот этой самой, положенной под подушку головки чеснока.