Дед написал отцу, что если мне не сделают обрезание, он меня — не то чтобы проклянет, но — не признает. Будет считать байстрюком. (Наверно, было употреблено какое-то другое, специфическое, сугубо еврейское слово, обозначающее еврейского мальчика, над которым не был совершен необходимый обряд. Но я этого слова не знаю, поэтому пользуюсь единственным пришедшим мне в голову русским аналогом.)

Дело, впрочем, обстояло, кажется, даже еще хуже. В случае, если я останусь байстрюком, дед как будто грозился даже, что и брак моего отца с моей мамой он тоже не будет признавать. (Довольно с него того, что они не венчались в синагоге, как подобает порядочным людям, а просто расписались в ЗАГСе.)

Отец мой, как я уже говорил, был очень хорошим сыном. И противиться воле родителя, к тому же высказанной в столь непреклонной форме, он не мог.

Были там какие-то душераздирающие сцены. Мыть рыдала. Отец тоже сперва пытался переубедить деда. А время шло. Был уже далеко не восьмой день, прошло, кажется, даже два или три месяца. С каждым уходящим днем жуткий кровавый обряд становился для мамы все страшнее: ребенок ведь уже что-то такое сознает… Как-то перенесет он эту страшную операцию?

В конце концов компромисс был найден.

То, что надо было отрезать, мне отрезали. Но сделано это было врачом, в больнице, в сугубо гигиенических условиях, тщательно продезинфицированными хирургическими инструментами. Маму убедили, объяснив ей, что такую операцию часто делают отнюдь не по религиозным, а по чисто медицинским показаниям и что операция эта — в будущем — избавит меня от многих неприятностей.

С этой коллизией — и с этими аргументами — мне еще предстояло столкнуться в будущей, взрослой моей жизни. И даже не однажды, а — дважды.

Первый раз дело касалось моего сына, второй раз — внука.

О сыне, впрочем, я даже и не знал: узнал потом, — так сказать, постфактум, — что разговор на эту тему (чего я даже и вообразить не мог), оказывается, имел место. И завела его — вот уж, поистине, неисповедимы пути Господни! — моя теща.

Теща моя, Анна Макаровна Кононенко, мало того, что была она чистокровная украинка, имела еще несчастье с середины двадцатых годов состоять в рядах ВКП(б). То есть она была, как это тогда называлось (не совсем тогда, название это возникло чуть позже), ветераном партии.

Не могу тут не пересказать (совсем коротко) один забавный сюжет, связанный с этим ее ветеранством.

Выйдя на пенсию, теща стала секретарем парторганизации ЖЭКа. Однажды, разглядывая старенький альбом с ее фотографиями разных лет, я обратил внимание на большое групповое фото. Это был, как я сразу понял, весь партийный актив ЖЭКа, в полном составе. В центре стояла наша Анна Макаровна в парадном своем пиджаке, увешанном всеми заслуженными ею за долгую жизнь орденами и медалями. А рядом с ней — какой-то мужик, лицо которого показалось мне удивительно знакомым.