Я не знал (да и сейчас не знаю), почему удостоился чести называться первым внуком дедушки Кусевицкого. Наверно, у родных его сыновей тогда детей еще не было, вот я и оказался первым. А он для меня — единственным из моих дедов, которого я знал лично. (Двух родных своих дедов я знал только по фотокарточкам, они жили на Украине — один в Златополе, другой в Черкассах и в Москву никогда не приезжали.)

Вот оно, оказывается, как!

Отыскать среди наших знакомых крещеных евреев, оказывается, и в самом деле не составляло труда. Крещеным, или, как говорил отец, — выкрестом — оказался дедушка Кусевицкий! Кто бы мог подумать, что разгадка волнующей меня тайны лежала так близко.

Отец рассказал мне, что старшего брата Адольфа Александровича — знаменитого Сергея Кусевицкого — крестил великий князь Сергей Александрович, дядя царя, московский генерал-губернатор, которого потом взорвал бомбой Каляев.

— А кто крестил Адольфа Александровича? — спросил я, решив, что если крестным отцом Кусевицкого-старшего стал великий князь, то и младшего его брата тоже крестил, наверно, кто-то важный. Может быть, другой какой-нибудь родственник царя.

Но это мое предположение не подтвердилось. Про Адольфа Александровича и Раису Давыдовну отец сказал, что, кто их крестил, он не знает. И мимоходом добавил:

— К тому же, они ведь не православные, а лютеране.

Из туманного его ответа на мой вопрос, кто такие лютеране, я заключил, что лютеране — это немцы. И очень удивился, на кой ляд дедушке Кусевицкому понадобилось стать немцем. Ведь если уж человек решил креститься, то есть перестать быть евреем, так, наверно, для того, чтобы быть как все. Так стоило ли огород городить, чтобы опять быть не как все. Еврей ли, немец — какая разница? Все равно ведь не русский…

В ответ на мои приставания — как да почему дедушка Кусевицкий решил стать лютеранином — отец довольно раздраженно сказал:

— Почем я знаю? Если тебе интересно, спроси у него сам.

Именно так я и поступил.

При первом же удобном случае я спросил у Адольфа Александровича, почему, решив креститься, он выбрал не православие, а лютеранство.

Он пожал плечами:

— Чтобы в церковь не ходить, иконы не вешать…

Ответ этот ошеломил меня своей простотой.

Почему, будучи лютеранином, не надо ходить в церковь и вешать иконы, я не понял. Но зато я понял нечто куда более важное.

Не столько смысл этих слов, сколько тон, каким они были произнесены, яснее ясного сказал мне:

— Ах ты, господи! Православие… Лютеранство… Какая разница! Ведь все это — ерунда, пустая формальность, которой не следует придавать никакого значения. Лишь бы отвязались, оставили в покое, не приставали с этими глупостями. Не заставляли ходить в церковь, вешать иконы, соблюдать еще какие-нибудь дурацкие обряды и правила.