Но купаться Максу (как мне когда-то, в пору моего нефрита) было строжайше запрещено. И Макс на все эти уговоры не поддавался.

Но мы не отставали, и в конце концов Макс уступил. Он согласился дать телеграмму в Москву, отцу. (Отец Макса, надо сказать, был врач.) И телеграмма была отправлена:

ТЕМПЕРАТУРА ВОДЫ 26 ГРАДУСОВ ОЧЕНЬ ХОЧЕТСЯ ИСКУПАТЬСЯ СРОЧНО ТЕЛЕГРАФИРУЙ СОГЛАСИЕ

Ответ пришел в тот же день:

КУПАТЬСЯ НЕ РАЗРЕШАЮ ЕСЛИ ОЧЕНЬ ЖАРКО НАЛИВАЙ ВОДУ В БУТЫЛКИ ГРЕЙ НА СОЛНЦЕ И ОБЛИВАЙСЯ

Так и не удалось нам окунуть Макса в теплые волны Черного моря.

А я тогда рассказал Максу про Виноградова, про то, каким спасительным для меня оказался его совет. И Макс в ответ рассказал, что когда он заболел и отец стал водить его по врачам, многие из них тоже говорили, что в этом случае прежде всего необходимо удалить гланды. Потому что гланды — это ворота для инфекции, и именно от них все его беды. Но отец Макса, человек осторожный, осмотрительный, привыкший все делать не тяп-ляп, а тщательно все продумав и взвесив, консультировался по этому поводу с отоларингологами, принадлежащими как к школе профессора Фельдмана, так и к школе профессора Трутнева. И те, естественно, давали ему прямо противоположные, взаимоисключающие советы. И кончилось дело тем, что на операцию (удаление миндалин) он так и не решился.

Конечно, пути Господни неисповедимы. Но после этого Максова рассказа я остался при твердом убеждении, что от горестной судьбы Макса меня спас не кто иной, как профессор Виноградов, жестко предупредивший маму, чтобы с отоларингологами школы профессора Трутнева она ни в коем случае не советовалась.

Я уже чуть было не написал, что профессор Виноградов, выходит, спас мне жизнь. (Бедный Макс уже давно умер, а я вот — живу.) Но продолжительность человеческой жизни, увы, зависит не только от врачей. А вот за то, что я прожил жизнь не инвалидом (и плаваю, и соленое ем, и острое, и водку пью), благодарить мне надо именно его, профессора Виноградова.

Ну и, конечно, маму, которая послушно выполнила указание профессора. Хотя выполнить его, как оказалось, было совсем не легко.

Выяснилось это на приеме у профессора Фельдмана, к которому, как я уже сказал, мы с мамой послушно отправились.

Этот профессор был совсем в другом роде. И от общения с ним впечатление у меня осталось самое неблагоприятное. Как, впрочем, наверно, и у него от общения со мною.

«По странной филиации идей», как выражался в подобных случаях Л.Н. Толстой, я вспомнил тут знаменитый рассказ Бабеля о том, как он общался со Сталиным.