Вот так и вышло, что вскоре после визита к профессору Виноградову мы с мамой оказались у другого «врача-убийцы» — профессора Фельдмана. Того самого, про которого — пять лет спустя — был сочинен уже упоминавшийся мною куплет:

Забегая вперед (чтобы больше уже к этой не слишком интересной теме не возвращаться), скажу сразу, что дальнейшее течение моей болезни полностью подтвердило прогноз профессора Виноградова. После того как мне удалили миндалины, я стал совсем другим человеком и о своем нефрите вскорости забыл.

А вот у моего приятеля Макса Бременера, который был болен той же болезнью, все повернулось иначе. И я почти уверен, что только потому, что не случилось ему в начале заболевания попасть на прием к профессору Виноградову.

Макс заболел нефритом, когда ему было четырнадцать лет. А когда мы познакомились с ним (нам было по восемнадцать), он был уже тяжелым инвалидом. Облик «типичного нефритика», с которым я к тому времени уже расстался, Макс сохранил на всю свою последующую жизнь. И это еще усугублялось общей его, так сказать, конституцией: он был то, что называется заморыш — худенький, бледный, с изможденным лицом и узкой цыплячьей грудью.

Он был замечательным рассказчиком. Особенно хороши были его устные рассказы, пронизанные живым и тонким юмором.

Говорят, что настоящий юморист ради красного словца не пощадит и родного отца. Макс в этом смысле был не просто настоящим, а, можно сказать, уникальным юмористом. Начать с того, что одним из центральных героев своих юмористических рассказов он и в самом деле сделал своего отца. (Который, правда, постоянно предоставлял ему для этого все новый и новый материал.) Но главным предметом неистощимого Максова юмора, главной мишенью для его острых сатирических стрел был он сам. И себя в этих своих устных юмористических рассказах Макс щадил еще меньше, чем своего родителя. К себе он был совсем уже беспощаден.

В одном из таких рассказов он очень выразительно изображал себя на Одесском привозе. Идет он, Макс, жарким летним днем по привозу в такой курортной маечке-сеточке, особенно невыгодно подчеркивающей его худобу, его цыплячью грудь. Останавливается то перед одной торговкой, то перед другой. Приценивается, вежливо благодарит и идет дальше. Ничего не покупает. И вот одна из этих торговок, давно уже наблюдающая за этими его манипуляциями, — толстая, ражая, краснолицая, этакая катаевская «мадам Стороженко», — уперев руки в бока, не выдержав, окликает его:

— Борэц! Может быть, ты уже купишь что-нибудь?!

Однажды мы с Максом вместе оказались в Коктебеле. Дело было в августе. Море было теплое как парное молоко. И я — не один я, все Максовы друзья-приятели — стали уговаривать его искупаться. Ну хоть окунуться на несколько секунд. Ей-богу, твердили мы все в один голос, ничего плохого от этого с тобой не произойдет.