— У меня тоже был. После двух перитонитов. Портится кровь, лечить надо.

— У меня после Севера. Но дело в том, что мои фурункулы, черти, выбирали себе самые неудобные места.

— У меня фурункулы жили строго на лице. Девочка-подросток с фурункулезом. Кайф.

— Не позавидуешь. А как рассказывать о фурункулезе на заднице, если ты с другом Печниковым пошел по Руси собирать пыль и впечатления? Надо героически преодолевать. По легенде, мы с Геной насмотрелись на жизнь народа и стали строить театр «Современник». Нет, все непросто. И любая легенда — упрощение. Хорошо, что ты не любишь легенд.

— Сейчас в подмосковном городе Долгопрудном есть детский театр имени вашего друга. Геннадий Печников жил долго. Ездил туда, рассказывал о вас, о вашем походе по Руси.

— Я уверен, что Гена если что-то присочинил, то красиво. Вряд ли он рассказывал детям о моих фурункулах.

— Не рассказывал. Точно. Он друг в смысле друг. Легенды у него все красивые. Ваша школа. Кстати, в статье о Добронравове вы лично закрепили легенду о самом сильном впечатлении юности, определившем его жизнь: «Три сестры» во МХАТ и Добронравов «во всех ролях, какие я только мог увидеть».

— Должна быть легенда — и лучше симпатичная. Всем нравятся красивые девушки. Всем нравятся понятные легенды. «Три сестры» как мое детское впечатление все запомнили, а мое воспоминание о Добронравове — только единицы. И ты. Правда сказана? Сказана. «Три сестры» все знают со школы, МХАТ вообще как небо — он есть и всё. А легенды помельче надо поднимать. Я обожал Добронравова. Но говорить о трагедийном нерве в обществе, строящем коммунизм, было так же удобно, как о фурункулах на заднице или пьянстве в общественном месте.

* * *

Как мастер Ефремов известен всем и по тому ранжиру, по которому хотел. В 1981-м выходит, например, фильм «Шофер на один рейс». Его и сейчас посмотреть — одна радость. А тогда — например, так. 28 апреля 1982-го об этом фильме ему нежнейше пишут кинозрители из Кисловодска: «Высокочтимый!.. Фильм бесподобный! Смотришь и не веришь, что это лишь фильм, настолько искренность была глубока, что нам казалось — мы наблюдали жизнь! Жена Шукшина похорошела и была сама собой… Искусно играли, фу, нет, а жили и переживали. Спасибо за великое удовольствие Вам и Шукшиной (имени не знаю). Когда к нам приедете в гости?»

И так постоянно: зритель страстно хочет, чтобы на экране было как в жизни. Ефремов умел это высококлассно. Но он все еще хочет, чтоб умели другие. Жизнь, жизнь должна быть живая. Даже билетерши в обоих его театрах знали, что Ефремова интересует мнение зрителя. Зрительница могла подойти к билетерше и высказать накипевшее (например, в «Декабристах» театра «Современник» она больше сочувствует Николаю I, чем декабристам — так сыграл царя, по ее мнению, Ефремов), а билетерша отвечала, что надо пойти и все сказать Ефремову, он прислушивается. Кстати, он отвечал зрителям и на письма, и на просьбы.