В очереди было классно. Мы травили байки, что-то распивали и уже готовы были запеть, но тут и подошли. Нас всех перестроили в более узкую колонну, мы притихли. Я вошла и первым делом увидела сапоги. Почетный караул стоял в сказочно красивых сапогах — будто восковых. Одного-двух незначительных наблюдений (вагончики вдоль очереди в холодном ноябре плюс восковые сапоги караульных) может хватить на историческую гипотезу. За неуместностью не стану развивать ее здесь, но поверьте: отношения народа и власти в тот вечер предстали предо мной в новом свете. Революционно перевернулось отношение.

* * *

Восьмидесятые годы ХХ века в СССР делятся на до и во время перестройки. Прекрасная идея — освежить застойное — довольно быстро вывернулась наизнанку. Превосходное намерение гласности — вернуть запретные имена, прочитать спрятанные книги, а главное, всем миром обсудить существующие проблемы — практически сразу дало мощный медийный репертуар. В нем была надежда на счастье — я не преувеличиваю. Она была у всех.

Отсюда, из нашего века, демократизаторы тех лет кажутся восторженными демократизаврами. Не потому, что вымерли, а потому что проиграли, и если постаревшие шестидесятники по сей день вспоминают оттепель, то прорабы перестройки, как называли идейных лидеров восьмидесятых, не вспоминают так жарко и уверенно своих споров и надежд. На что надеялись, условно скажем, восьмидесятники? Слова-то нет. Шестидесятники есть, восьмидесятников — в таком мощном символическом звучании — нет. Хотя сказать можно, грамматика позволяет, но прочувствовать, снять кино, поговорить на кухне — не о чем, не о ком.

Одна из ведущих тем и forte, и piano звучала так: русский народ — раб исторически, оттого и кровь, и репрессии. Поднималась классика — и Лермонтов (прощай-немытая-россия), и Некрасов:

Пригодился и Чехов с пресловутой каплей раба, которую в действительности он никогда ниоткуда не выдавливал. Чудесную возможность договориться наше общество использовало для больших страстей, и я понимала их как восстание интеллектуалов против событийно-сенсорного голода.

В 2020 году исполняется тридцать лет людям, родившимся в 1990 году. СССР они уже не помнят. Когда родились дети перестройки, к детсадовскому возрасту ставшие детьми девяностых, у их родителей была одна проблема — выжить самим и выкормить младенцев, коих несметно народилось в перестройку. На просветительскую работу что такое социализм у родителей в девяностые не было времени. Они до сих пор не могут объяснить, почему Горбачев, пообещавший народу социализм с человеческим лицом, вызвал такую бурю восторга, что вышел демографический взрыв, самый крупный в ХХ веке. Родители в основном забыли, а дети не спрашивают, поскольку не знают что спросить.