«Правда всегда своевременна, но все же, все же, все же…» — писал в 1988 году Виталий Коротич в «Колонке редактора» журнала «Огонек», руководимого им в перестройку.

* * *

О. Н. не раз встречался с Горбачевым, они подружились — до последнего. Горбачев и деньгами помог, когда Ефремову надо было ехать на лечение во Францию осенью 1999-го.

О состоявшихся беседах он вспоминал часто: на репетициях, на режиссерских лабораториях. Вот сохранившаяся запись участника лаборатории в 1989 году. Лаборатории эти даже в записи слушать — волшебство какое-то. Представляю, как там здорово было в конце восьмидесятых. Лаборатории устраивал вновь образованный Ефремовым же Союз театральных деятелей. Свидетели рассказывают, что провинциальные режиссеры ловили каждое слово. Да какое! Тут и я ловлю каждое слово. Ефремов не лекцию вещает, а будто с каждым отдельно говорит. Чудесная манера — слышать каждого!

Из записей участника:

«Ефремов говорит о „Вальпургиевой ночи“ Венедикта Ерофеева. Уже читал. (Он вообще все читал. Каким-то чудом успевал. Собрал громадную библиотеку — и всю прочитал. Хотел оставить ее Художественному театру, чтобы была именная „Библиотека Олега Ефремова“. — Е. Ч.)

Ефремов вспоминает, как с Печниковым — по Руси — дошли до Сталинграда, а там Маша Соколова, у нее коза, вонь. А вообще останавливались у своих.

Раньше ты знал — не дают. Теперь дают, а ты ищи — в себе. По всем вопросам плюрализм. Уважать себя.

Студии в поиске. Одну я видел — Погребничко. Треплев у него экстремист, телохранители есть.

Вот и пьеса: главное, что там выуживают.

Вспоминает игру в газетные заголовки. Все знают, понятливо посмеиваются». (Это когда прикладываешь к эротической картинке что-нибудь грузно-идеологическое: труженики села вышли на поля и тому подобное.)

Ефремов чрезвычайно мягок, бережен с семинаристами-режиссерами, иногда будто несерьезен. Но он абсолютно серьезен. Все говорится тихо, с пониманием своей даже не правоты, а погруженности в процесс, о котором он готов говорить непрестанно.

— Олег Николаевич, не услышь я своими ушами вашей речи на лаборатории, я бы много потеряла. Чудо какое… Одной лишь интонацией — не доктора на консилиуме, а любящего брата — вы открываете режиссерам из провинции другой способ дыхания. Мне все говорили, что вы великий педагог, но лишь услышав вживую, как доверительно и мягко вы ведете их к мысли о свободе внутри любых предложенных обстоятельств, поняла душой: этот опыт дорогого стоит.

Живой образ — он постоянно говорит о нем. Каждый человек живет, а тип возникает, когда есть обобщение, а это направленность, значит, идея. (С каким изяществом он входит в разговор!) Если не открытие — сразу скучно. В искусстве повторение — плохо. Средний актер стал намного выше. Пройти по сцене, сказать фразу — может любой житель нашей страны. Пройдешь, потом плюнешь ему в морду — и уходи. Итальянцы мне жаловались, что итальянец любой считает себя актером. Школы не нужны! Это же не они придумали, это мы.