Подчас создается ощущение, что комсомол виноват и в священном акте рождения (недоглядели!), и в священном акте погребения (опять недоглядели!). Но мне кажется (подчеркиваю, кажется!), что если самих комсомольских работников (и чем выше, тем вернее) спросить, кто же виноват в грехах „нашей юности вечной“, они такое ответят (если, конечно, захотят), что останется задирать голову и грозить небу кулаком, суча (см. примечания) по земле ногами.

Так кто же виноват? И в чем?»

Примерно в той же степени, в какой упомянутый комсомол грешен во всем, от Гоголя до наших дней, в той же и МХАТ, разделившись, придавил весь СССР. Упростим донельзя: Ефремов не разваливал ни Театра, ни Советского Союза. Он строил. Как Чехов, который все время что-нибудь строил — в прямом смысле.

* * *

Гастроли огромного театра — никто из чужих и представить не может, что это такое: все эти контейнеры с декорациями, разборки, кто едет, а кто нет и прочее. На мой взгляд, выдержать гастрольные нагрузки не смог бы никто из фанатов, влюбленных в кумира. Вошло в легенду, как весной 1988 года МХАТ долго гастролировал в Японии, а времена были нерыночные, а престижных холодильников и телевизоров с хорошей диагональю хотелось — и все накупили. А главреж собрал труппу поговорить. А труппа сидит и считает сантиметры и килограммы, чтобы подогнать под оставшиеся деньги на отправку добра в Москву. Он терпел их арифметику минут тридцать-сорок и наконец подал голос: «Я думаю, что следующий сезон у нас должен пройти под знаком Пушкина». Следующий год как раз был 1989-й, а мы в России на все девятки в конце даты реагируем автоматическим приливом чувств. Мы с друзьями, например, в 2009 году подарили острову Родос памятник Пушкину, а я провела там первый Пушкинский праздник.

Ефремов хотел, чтобы пушкинская тема прозвучала в его интерпретации так же внятно, как и чеховская. Гастроли тех лет — бенефис Чехова. Разумеется, вместе с пьесами современных драматургов. Длиннейшие гастроли в Японии — в основном Чехов. Но О. Н. все чаще размышлял о Пушкине, особенно об актуальнейшей в те годы теме «народ и власть» в его самой знаменитой пьесе. Весной 1989 года он начал репетиции «Бориса Годунова», но тогда спектакль поставить не удалось — он вышел лишь через пять лет и на другом нерве.

Режиссеру помешало участие в другом спектакле, который разворачивался тогда в прямом эфире: речь идет о Первом съезде народных депутатов СССР, открывшемся в Кремле 25 мая. На это действо, за которым с замиранием сердца следила вся страна, зазвучали неслыханные прежде речи, всплыли новые имена. Началась — впервые за много лет — публичная политика, хотя многие по привычке думали и голосовали, как велит начальство. Ефремов, избранный депутатом от Союза театральных деятелей, на съезде не выступал, но ходил на многие заседания и внимательно наблюдал. Возможно, искал характеры для будущих ролей — а характеры там были еще те.