С начала 1930-х его переписка с деятелями русской военной эмиграции становится все более оживленной, и это отнюдь не случайно. Оглядываясь на события первой половины XX века, можно сказать, что мировая война в действительности не прекращалась – народы Европы получили лишь короткую передышку перед новыми битвами. Националистические организации и радикальные движения, как правые, так и левые, завоевывали все большую популярность. Кое-где диктатура установилась уже в 1920-е годы: Хорти – в Венгрии в 1920 году, Муссолини – в Италии в 1922 году, Пилсудского – в Польше в 1926 году. В начале 1930-х в Германии приходит к власти Гитлер. В то же время в СССР постепенно прибирает власть к рукам Сталин и его окружение. Родились колхозы, крестьяне заполнили концлагеря. Борьба между коммунизмом и антикоммунизмом приобретает черты крестового похода. Надежды русской контрреволюционной эмиграции вновь обрели под собою какую-то почву; она жаждала участия в этом походе.
Маннергейм с пристальным вниманием следил за тем, как развиваются события в Европе. Интересовался и происходящим в эмигрантских кругах, но был крайне осторожен, поскольку начиная с 1931 года вновь занял ответственную государственную должность: он становится председателем Совета обороны Финляндии.
По крайней мере двое из корреспондентов Маннергейма тех лет – видные фигуры Белого движения. Оба, как и Маннергейм, бывшие кавалергарды. Взгляды и устремления всех троих во многом совпадали. Первому из них, светлейшему князю Анатолию Ливену, довелось, подобно Маннергейму, воевать за независимую Латвию и жить затем в отпавшем от Российской империи суверенном государстве. Правда, Ливен не занимал значительных постов ни на фронте, ни в Латвийской республике. Во-первых, у него не было высокого военного звания. Во-вторых, в отличие от малоизвестных шведско-финских аристократов Маннергеймов, носители «говорящей» фамилии Ливен[310], чьи родовые поместья находились в Латвии и Литве, на протяжении нескольких веков связаны с историей России и русского самодержавия. Ливены издавна жили в Петербурге, были в родстве с высшей русской аристократией – Гагариными, Шуваловыми, Бенкендорфами. Это, конечно, не могло способствовать карьере князя в новосозданной Латвийской республике. И, в-третьих, Ливен был не столь честолюбив и энергичен, как его сослуживец по кавалергардскому полку, финский генерал Маннергейм.