Я не решился бы никогда затруднять Тебя моей просьбой, и только сознание полнейшей безысходности и чрезмерная тяжесть прозябать, ничего решительно не делая, заставила меня беспокоить Тебя.
Был бы счастлив какой-либо должности при лошадях – хотя бы самой скромной. Беру на себя смелость думать, что могу быть пригоден и в другой службе, где требуется честность, энергия и любовь к порядку. Я не состарился и не опустился, почему меня и гнетет до крайности неуспешность найти занятие.
Был бы счастлив какой-либо должности при лошадях – хотя бы самой скромной. Беру на себя смелость думать, что могу быть пригоден и в другой службе, где требуется честность, энергия и любовь к порядку. Я не состарился и не опустился, почему меня и гнетет до крайности неуспешность найти занятие.
Прошу простить, что решился беспокоить Тебя в надежде, что Ты своей чуткостью поймешь тяжелое мое состояние.
Прошу простить, что решился беспокоить Тебя в надежде, что Ты своей чуткостью поймешь тяжелое мое состояние.
Премного обяжешь, если будешь добр ответить по адресу:
Премного обяжешь, если будешь добр ответить по адресу:
Constantinopole. Poste francaise
Constantinopole. Poste francaise
Poste restante. V. Sokolow
Poste restante. V. Sokolow
Прошу принять лучшие пожелания от всегда всем сердцем уважающего Тебя
Прошу принять лучшие пожелания от всегда всем сердцем уважающего Тебя
Вл. Соколова[304].
Вл. Соколова
Вряд ли Маннергейм мог существенно помочь Соколову – разве что какой-то суммой денег и добрым словом. Ответил ли он на предсмертное послание бывшего своего «белгородца», корнета Дашкевича[305]? Можно лишь предположить, что это бескорыстное «признание в любви» должно было тронуть его и не осталось без ответа.
А. Дашкевич – Г. Маннергейму
Salle 20
Salle 20