«Кстати, тепла еще нет (в мае 1945 года. — Д. М.), и господь, видимо, решил уморить свою паству холодом. Середина мая, а мы в демисезоне, да и то еще еле-еле. Кстати, о даче, дача выжила, хотя серьезно попорчена. Требует ремонта. Хотя жить можно. Наша овощная латифундия является серьезной поддержкой в бюджете. Зина серьезно увлекается этим делом и собирается расширять хозяйство».

Может, это ей и помогло выжить. Человек по-разному начинает искать себя, когда остается одинок. Зинаида Сергеевна это одиночество выплескивала в садоводстве. Дарила жизнь всему, что растет. Посадила в дачном саду 90 плодовых деревьев.

Но если у жены проблемы одни, то у мужа — другие. Не берусь судить сам, но Исаак Осипович говорил, точнее, писал своим друзьям: «К сожалению, не хватает самого главного. Денег. Беден я стал, дорогой Володя. И от былого могущества остались воспоминания и одни надежды».

Вот это было самое главное. Сразу после войны ему казалось, что он нищий. И это при его-то вере в силу денег! По крайней мере, он сам так думал. Те благословенные времена, когда Сталин лично ужасался тому, как много получает Дунаевский, минули. Тогда Сталин запрещал отчислять Дунаевскому композиторские за исполнение песен, а теперь этого не было. «Иссяк Осипович», — шутил Никита Богословский.

Когда много несчастья, счастье всегда где-то рядом. С Зоей Ивановной Исаак Осипович снова стал регулярно встречаться. Настолько же регулярно отлучался из дому, но всегда поздно ночью возвращался в свой законный дом, к официальной жене Зинаиде Сергеевне. Бог знает, какая буря чувств поднялась в душе Исаака Осиповича! Но когда-то он сам попросил свою жену, любимую Бобоньку, не разводиться и не просить развода, и поэтому если когда-то у него и скребли на душе кошки, то приходилось терпеть. А на что еще ему оставалось уповать? Слава богу, с его мамой Розалией Исааковной все в порядке. После войны она стала еще более набожной и при случае просила у сына денег на пожертвования в синагогу. Была уважаемой в синагоге: имела собственное место. А о том, что Исаак Осипович знает идиш, не догадывался даже его сын. Исаак Осипович память о своих предках хранил глубоко в сердце.

Внешне все в его жизни было как будто нормально. И внешне ничего не изменилось. Но…

«Мой оптимизм, — писал он, — зиждется на моем творчестве, путь которого изобилует большими успехами, дававшими мне, своего рода, неприкосновенность личности. Эта картина блистательного внешнего величия, при бурной и полной всяческих мук и терзаний, но богатой эмоциями жизни, продолжается и поныне, хотя двойственность и глупость моего бытового здания не может долго и безнаказанно продолжаться без грядущего и неминуемого обвала… Именно благодаря такой жизни я обладаю почти полнотой той свободы для себя, которая делает мои дела, привычки, потребности, привязанности лишенными всякого контроля со стороны. При обычных и нормальных путах, связывающих любящих и влюбленных людей, я сохраняю нетронутым свой внутренний мир, которым я безраздельно распоряжаюсь. Даже мой кабинет, эта экстерриториальная зона, находится там, где живет женщина, перед которой я не подотчетен, и не живет та женщина, при которой этот кабинет не был бы экстерриториальным».