Климат и атмосфера в стране никак не способствовали продвижению личности и творчества Достоевского в широкие народные массы с помощью столь мощного агитатора и пропагандиста, каким становился кинематограф. 1930-е годы в СССР были временем идеологического разоблачения и «окончательного» преодоления Достоевского. В 1928–1934 годах Госиздат (Москва-Ленинград) совместно с издательством «Academia» выпустили три из четырех томов писем Достоевского (4-й том выйдет только через четверть века, в 1959 году). Тома писем выходили «под конвоем», в том смысле, что они сопровождались такими редакторскими и издательскими предисловиями, которые как бы извинялись перед потенциальными читателями за дерзость и неуместность предприятия.

Предисловие I тома (1928) ставило вопрос: зачем нужно издавать и распространять письма Достоевского среди читателей Советской страны в период культурной революции и ожесточенной борьбы с мистицизмом, идеализмом и упадничеством? «“Больной талант”, мистик, реакционер, мучительное творчество, заполненное психопатологическими переживаниями и образами, – всё это могут выставить как отрицательную характеристику творчества Достоевского и спросить: “Зачем же его пропагандировать среди новых людей, рожденных и перерожденных революцией?”»¹⁵.

Автор предисловия, Г.Е. Горбачев (в 1937-м его, сорокалетнего литературоведа и литературного критика, писавшего об истории русской и советской литературы, расстреляют как «агента контрреволюционного троцкизма на литературном участке», а его книги, изданные в 1920-е годы, останутся под запретом даже после реабилитации в 1958 году), был, однако, не так прост, чтобы однозначно запрещать или отменять Достоевского. Он пытался обосновать причину, по которой глухое замалчивание автора известнейших романов – чудовищная ошибка: пролетариат, который создает свои кадры, остро нуждается в повышении квалификации. Достоевский в этом случае может пригодиться – изучение его творчества может помочь в сугубо литературном отношении, ибо он – «один из величайших мастеров русской художественной прозы, особенно в области композиции своих “романов”-трагедий»¹⁶.

Но не только композиции могли бы учиться у Достоевского пролетарские писатели. Полезно было бы перенять у русского классика и опыт построения сюжета – умение соединять детективный и авантюрный сюжет со сложнейшим философским, психологическим, моральным, политическим содержанием. Если пролетарские писатели научатся, как это делал Достоевский, развертывать в драму идейные искания своих героев, молодая советская литература получит мощный творческий импульс – необходимо только критически отнестись к мистике и метафизике Достоевского, к его индивидуализму и идеализму, которые, тем не менее, крайне поучительны. Диалектика мысли и художественных образов «умело и очень больно бьет по противоречиям капиталистического строя, империалистической “цивилизации”, официальной религии, по гнилому русскому барству, по доктринам либерализма и утопического мелко-буржуазного социализма. Достоевский оставил великолепные образцы антирелигиозной “пропаганды”»¹⁷.