Трудно не заметить, как всего за пятнадцать лет изменились тон и оценки: ушли в прошлое цензурные обвинения в нравственном безобразии героев и героинь, а упреки авторам пьес-переделок в безотрадном общем впечатлении от истории князя Мышкина сменились восхищенными признаниями глубины и драматизма этой истории. Дореволюционная цензура стала благосклоннее, и, казалось, исчезли сколько-нибудь серьезные препятствия для переноса на сцену или экран романов Достоевского.

Но, как окажется позже, на страже идейной выдержанности русского театра стояли куда более серьезные силы, чем чуткие к художественной правде рецензенты культурных кинематографических журналов.

Поэт-искровец Д.Д. Минаев – в 1868 году: «Это такая сказка, в которой чем больше неправдоподобностей, тем лучше. Люди сталкиваются, знакомятся, влюбляются, дают друг другу пощечины – и всё это по первому капризу автора, без всякой художественной правды. Миллионы наследства летают в романе, как мячики»⁴⁰.

А.М. Горький – в 1913 году: «Тут тоже есть чем полюбоваться, например: агонией туберкулезного Ипполита, эпилепсией князя Мышкина, жестокостью Рогожина, истерией Настасьи Филипповны и прочими поучительными картинами всяческих болезней тела и духа»⁴¹.

А.В. Луначарский – в 1931 году: «Проповедники любви – Сони, Алеши, Мышкины – несмотря на все старания придать им святость и глубину, кажутся довольно жвачными, скудными персонажами, и их идейная проповедь лишена всякой новизны и силы»⁴².

В.В. Ермилов – в 1956 году: «Роман Достоевского [ «Идиот»] измельчал. Он колеблется, шатается. Социальный протест и охранительство не вяжутся между собою. Одно ослабляет другое. Попытки Достоевского вести полемику против революционного лагеря не принесли писателю ничего, кроме глубочайшего вреда для художественной, идейной, моральной ценности его произведений»⁴³.

Г.М. Фридлендер – в 1957 году: «В романе отчетливо отразились и слабые стороны мировоззрения Достоевского: свойственная ему идеализация смирения и страдания, отрицание революционных путей и средств борьбы… Социальному унижению, бесправию, миру корысти и темных, разрушительных страстей князь противопоставляет в романе возмущение, не призыв к действию, а смирение и покорность»⁴⁴.

Десятилетиями Достоевского уличали, упрекали, разоблачали – дескать, в романе «Идиот» он уклоняется от призыва к революционной борьбе и своими «жвачными» персонажами приносит народу «глубочайший вред». Прорваться на сцену или на экран с «Идиотом» на фоне такого идейного мейнстрима действительно казалось невозможным, во всяком случае маловероятным.