Воображение блогеров в поисках идентичности вновь обращается к Достоевскому как к несомненному образцу всего стопятидесятилетней давности, но и тут встречает серьезные возражения.

«Александр Александр: Нет, дружище, Достоевский был гением, а блогером был, есть и будешь ты и подобные тебе микроорганизмы.

Василий Крокодилов: Достоевский бесспорно был гением. Даже в мыслях не было сравнивать себя с ним, на его фоне все – микроорганизмы»¹⁶.

Стоит отметить, как самокритично, на грани уничижения, блогер оценивает литературную иерархию, которая в общественном сознании сложилась давно и, кажется, вполне прочно. Художник, создающий оригинальное художественное произведение (роман, повесть, рассказ, поэму, стихотворение, пьесу), первенствует, возвышается над всеми (оставляю в стороне качество). Тот же художник, выступающий как публицист или журналист, свою высоту как будто теряет, его публицистику считают текстами вторичными, если не маргинальными – не зря и Пушкину, и Гоголю, и Л. Толстому, и Достоевскому их критики, а порой и читатели внушали мысль, что лучше бы они занимались своим непосредственным художественным делом, а не тратили силы на злобу дня и газетно-журнальную суету.

«Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек, роль которого Вы так неудачно приняли на себя в своей фантастической книге», – строго отчитывал Белинский Гоголя в письме 1847 года, за публичное чтение которого Достоевский будет приговорен в 1849-м к смертной казни расстрелянием. – [Публика] всегда готовая простить писателю плохую книгу, никогда не прощает ему зловредной книги»¹⁷.

Советское литературоведение, и не только советское, имело обыкновение различать в русских классиках две ипостаси – художника и мыслителя, причем считалось, как правило, что мыслитель заметно проигрывает художнику – намерение художника говорить от своего имени, то есть выступать в амплуа публициста или журналиста чаще всего объявлялось досадным промахом.

Даже Пушкина Белинский удерживал от пустого занятия журналистикой. «Пусть нам скажут, хоть в шутку, что Пушкин написал превосходную поэму, трагедию, превосходный роман, мы поверим этому, по крайней мере, не почтем подобного известия за невозможное и несбыточное: но Пушкин-журналист – это другое дело»¹⁸.

Другое – это как «дурацкое дело нехитрое», в любом случае – ненужное, проигрышное. Пушкин, пускаясь в журналистику, чувствовал и грязь, и дурной запах этого занятия. В мае 1836 года он писал жене в связи с изданием «Современника»: «Очищать русскую литературу есть чистить нужники и зависеть от полиции. Того и гляди, что… Чёрт их побери! У меня кровь в желчь превращается»¹⁹.