Мы с Норой переехали и оборвали все связи с Ларри Уайтом и Мартином Аткинсом. Начиная с этого момента жизнь здесь, в Лос-Анджелесе, стала настоящей фантастикой!

Мой младший брат Мартин – как флаг, под которым собираются люди. В молодости он был очень громким и – ой! – настоящим смутьяном. Повзрослев, Мартин стал открытым, общительным парнем; ему удается заводить друзей, где бы он ни оказался. Мартин умеет делать все то, с чем я никак не могу справиться. Он открыт в общении. Возможно, это из-за того положения, в котором я нахожусь. Я очень настороженно отношусь к попыткам людей поговорить со мной. Я не знаю, что им на самом деле нужно. Они смотрят на Джонни Роттена как персону шоу-бизнеса или на Джонни как на человека?

Мартин переехал жить к нам в Венис-Бич, потому что вместе с домом шел и небольшой флигель. Мартин стал нам кем-то типа соседа, деля этот флигель с нашим гитаристом Марком Шульцем, а время от времени еще и с Джебином Бруни, клавишником, и Бретом Хелмом, басистом, так что это стало лос-анджелесской штаб-квартирой группы. Каким-то странным образом это было реально очень похоже на сериал «Подрастающее поколение»[301]. Они и были теми самыми детками, живущими по соседству. Мне очень нравился Джебин, такой маленький персонаж. У него была огромная копна торчащих дыбом волос, черные колючие волосы – он напоминал мне ежа. Я видел в нем большой потенциал как в клавишнике – на самом деле он притащил аккордеон, потому что я по глупости сказал, что мой отец был аккордеонистом, и он предположил, будто я тоже умею на нем играть. Ошибочка!

Начиналось обычно так: «Давай спустимся в подвал», – потому что в нашем доме был подвал. Там мы складывали вместе разные фрагменты крошечной идейки для песни и отжигали. Нам приходилось только догадываться, как будут звучать барабаны, пока мы не раздобыли несколько драм-машин. Да и в этом случае, конечно, возможности драм-машины ограничены, потому что настоящего барабанщика заменить невозможно. Так что это были приблизительные версии песен. Потрясающие времена. Мы вроде как просто развлекались, но из этого веселья родились замечательные вещи – песни «Fishing», «Round» и «Ease»[302].

Это было началом Album. К тому времени Говард Томпсон подписал контракт с лейблом Elektra в США, и они на него вовсю давили, чтобы он быстрее предоставил мою первую пластинку, не говоря уже о том, что приходилось как-то утихомиривать Virgin в Англии. И тут мне позвонил Билл Ласвелл[303] и предложил себя в качестве продюсера.

Сперва я вышел на Ласвелла через того парня, Роджера Триллинга, который, как вы помните, познакомил меня с авангардным лейблом ECM. Я встретил Роджера в одном из нью-йоркских клубов. Он случайно услышал мои слова: «Ненавижу джаз! Никак не могу с ним свыкнуться!» И Роджер такой: «Ну, если бы вы пришли посмотреть мои записи…» А это очень заманчивая фраза для кого-то вроде меня. У него не было всякой волшебной пыли, он действительно имел в виду только музыку, и мне нравилось ходить по его квартире и просто слушать все эти разные тяжеловесные джазовые пластинки. В итоге у нас сложилась очень хорошая дружба, которая и вывела меня на Ласвелла – его менеджером, мне кажется, в то время был Роджер.