«Первая литургия. Ныне впервые почувствовал сердцем, что в принятом мною важном решении есть смирение… А обратное решение (в той или иной редакции) было бы не смиренно… И от одного представления их сжалось больное сердце. Слава Богу!.. Вторая литургия. Вчера читал на трапезе жизнь св. Александра Невского, который, спасая душу народа, спасал этим и государство; для этого и смирялся перед ханами. Но наше дело, духовенства, – думать хотя бы об одной душе народа. А все прочее предоставить на волю Божию, – и самый народ с его властью… Пятая литургия. Уже доходят вести, что раздражение на меня среди беженцев растет… Это так и должно быть. Я этого ожидал. И в Евангелии сказано: возненавидят самые близкие родные… Но это лишь новое свидетельство, что они больны, и мне с ними не по пути. Ни злобою, ни местью не спасти никого и ничего… Девятая литургия. Вчера одновременно получил я два письма, из коих одно прямо звало меня “раскаяться перед Архиерейским Синодом” в Карловцах и отречься от своего решения о подписи… Другое письмо, любезное, предупреждает о невозможности принятия мною этого решения… Двенадцатая литургия. Позабывают, что оскверняют человека не политические формы, не экономические порядки вообще, но происходящее внутри человека от сердца: прелюбодеяние, убийство, воровство, обиды, обман, хула, гордыня, безумство… Ведь вся беда мира в ГРЕХЕ… Он есть коренное мировое зло… Двадцатая литургия. Опять пришло письмо. Что же делать наконец? Господи, помоги! Просвети тьму мою!.. Тридцать пятая литургия. О жизнь, жизнь! Ты – почти сплошной крест. Нет здесь радости… Наконец отслужил сороковую литургию 11(24) октября… В городе на душе было так ясно и отрадно от мысли о послушании… Так кончился святой сорокоуст» (167, с. 403–475).

Люди вольно и невольно тянутся к чистоте. Так и в Париже вокруг епископа Вениамина постепенно образуется небольшой круг близких ему по духу людей. В 1930 году обнаружилось, что в храме Сергиевского подворья не стало ни одного диакона. Владыка обратился за помощью к студентам, и на его призыв отозвались двое. Вскоре оба были пострижены в монашество и рукоположены во иеродиакона. Тем не менее твердость и принципиальность в церковных делах, проявленные владыкой Вениамином, вели к непониманию и одиночеству в среде эмиграции. В 1931 году, после перехода митрополита Евлогия под юрисдикцию Вселенского Патриарха, он заявил о своей верности митрополиту Сергию и был вынужден уйти из преподавателей Православного Богословского института, перестал служить в русском храме Сергиева подворья в Париже (50, с. 569).