Богословский институт соединял людей. Еще до поступления туда Александр Шмеман познакомился с архимандритом Киприаном (Керном, 1899–1960), Владимиром Васильевичем Вейдле (1895–1979) и Константином Васильевичем Мочульским (1892–1948), которого всегда помнил, «маленького, хрупкого, радостного». Уроки, полученные в Институте, не сводились к «прохождению» тех или иных курсов. «Подлинный мистический опыт никаких символов не знает – ибо он чистейший и полнейший реализм. Двух миров не существует для верующего человека – есть только один мир – в Боге, и это просто и реально» – эти слова Мочульского послужили выработке богословия самого отца Александра. А взгляды Вейдле на современное европейское искусство, наиболее отчетливо выраженные в книге «Умирание искусства» (1937), об утрате искусством живой связи с бытием, утере художниками веры в «чудесное» и необходимости возвращения их к христианству, которое питает собой всякое творчество, – заложили основы восприятия отцом Александром мировой культуры.

Но все же воздействие личности отца Киприана оказалось наиболее значительным. Глубокий богослов, вдохновенный учитель – и при этом одинокий, строго и скудно живущий, он никогда не шел на компромиссы с совестью или с людьми, «в жизни был настроен почти всегда горестно» (Б. К. Зайцев); довольствуясь в жизненном обиходе малым, «в области духовной и моральной ничего половинчатого не терпел» (В. В. Вейдле). «Ему было трудно жить, как другим бывает трудно всходить по лестнице», – точно заметил позднее сам отец Александр, которому была понятна «неотмирность» архимандрита Киприана. Для того главным было само нахождение в Церкви, совершение богослужения, являвшегося «единственной подлинной радостью в его жизни», он весь жил верой и любовью к Церкви. Не случайно одной из лучших его работ стало исследование учения святого Григория Паламы о богопознании. Это свое мировосприятие он передал Александру Шмеману, но молодой собрат по-своему воспринимал весь исторический опыт Православной Церкви, осмысляя его в контексте дня сегодняшнего. В важной для него работе «Исторический путь Православия» предлагается отказ от однозначных оценок «византийского периода», поскольку он «и сложен и многосторонен».

Протопресвитер Николай Афанасьев (1893–1966) также оказал значительное в интеллектуальном плане воздействие на молодого отца Александра Шмемана, а его лекции по каноническому праву послужили основой для работ отца Александра по православной экклезиологии – в частности, определение подлинного начала экклезиологии в Евхаристии, укорененности в ней всех церковных служений – власти, учительства и пастырства и утверждение полной самобытности Церкви, полной ее несводимости ни к какому правовому принципу (211, с. 838–840). Заметим, что унаследованное от отца Николая преимущественно евхаристическое понимание Церкви и церковной жизни (в отличие от преимущественно Библейского в русской традиции) позднее не раз порождало упреки в односторонности экклезиологической концепции самого отца Александра.