— Настало время создать и для сцены произведение типа «Чапаева», которое находилось бы на таком же высокоидейном художественном уровне, как и этот незабываемый фильм. ЦК комсомола оказал бы самое активное и всемерное содействие людям, которые взялись бы за эту работу.

Сложилась любопытная ситуация: каждый из собеседников имел свою, сокровенную цель в разговоре, но они были так далеки и несовместимы, что Попов не торопился начать свой разговор. А Косарев увлеченно рассказывал ему о синтетическом спектакле. Саше казалось, что именно синтетический спектакль откроет сцене семафор к небывалому успеху. Попов вновь и вновь деликатно соглашался «с своевременностью постановки Центральным Комитетом ВЛКСМ этой интереснейшей проблемы», и обещал, что театр Революции займется «тщательной разработкой возможности ее осуществления в ближайшем будущем».

В действительности же Алексей Дмитриевич был обескуражен столь неожиданно и напористо поставленной Косаревым задачей. Дело в том, что Попов пришел в ЦК ВЛКСМ за моральной поддержкой. Он завершал работу над постановкой пьесы Шекспира «Ромео и Джульетта». В дирекции театра побаивались, как бы ее не сочли (особенно в ЦК ВЛКСМ) несвоевременной для нынешнего репертуара. Незадолго до этого Косарев неоднократно и резко выступил против постановки во МХАТе булгаковского спектакля «Дни Турбиных». «Конечно, Шекспир — не Булгаков, — размышлял Попов, — но все же Косарева, на худой конец, следует хотя бы нейтрализовать, чем заиметь в его лице активного противника…» А тут этот разговор о синтетическом спектакле, совсем некстати… К такому у Попова душа совсем не лежала. Алексей Дмитриевич колебался: сказать или промолчать о своем замысле? Но если сейчас промолчит, то чем же ему надлежало в ближайшее время заняться: «синтетическим спектаклем»? Воплощать в жизнь идею, которой он сам не зажегся столь же пламенно, как комсомольский секретарь? «Нет, за Шекспира надо бороться!»

Уже поднимаясь с кресла, Алексей Дмитриевич пригласил Косарева с товарищами на премьеру:

— Трагедия гениального Шекспира, — как бы мимоходом, невзначай обронил Попов, — привлекла наше внимание тем, что в ней с необычайной силой, свежестью и простотой звучит идея о цельной, полнокровной, не знающей раздвоения, сомнений и колебаний человеческой личности. В ней звучит идея гармоничности мысли и чувств, идея столь близкая нашей великой эпохе…

Косарев смотрел на Попова хитрющими глазами («излишне, Алексей Дмитриевич, дорогой, меня за Шекспира агитировать») и в лад режиссеру соглашался: