Ясно и недвусмысленно. Он даже сделал маленькое, но очень важное добавление: при подготовке новой статьи необходимо от сведений, могущих послужить врагам и биржевым спекулянтам, отличать указания на недостатки и неуспешность тех или иных мероприятий по военному и морскому делу. Он высмеял министра внутренних дел, требовавшего безусловной безвредности книг, заявив, что при желании даже библию можно подвести под разряд вредных.

Но был один сорт книг, для которых Анатолий Федорович предлагал ввести обязательную цензуру, — медицинские книги для народного употребления, лечебники и врачебные руководства, книги, «имеющие предметом явления половой жизни», и порнографические открытки.

Своим коллегам по комиссии, решившим «единым махом» устранить все цензурные ограничения, Кони с гневом говорит:

— Больно видеть мальчиков и девочек, в которых только еще начинает пробуждаться физическая природа, стоящими перед многочисленными витринами с карточками, изображающими весьма недвусмысленно разные моменты интимных отношений и действующими разжигающим образом на молодое и восприимчивое воображение… Следует называть вещи их действительными именами и не смешивать свободу мысли с неприкосновенностью спекуляции на животные чувства посредством порнографических картинок.

Заботой не навредить здоровью парода было продиктовано предложение Кони рассматривать медицинские книги для массового читателя и лечебники специальными медицинскими органами — врачебными отделениями губернского правления или Медицинским советом. Он отмечал, что очень многие люди боятся показаться врачу и в то же самое время безоглядно верят печатному слову, верят самозваным лекарям, а то и обычным шарлатанам. О последствиях такой практики он знал хорошо по собственному судебному опыту и по заседаниям в Медицинском совете, высшем медицинском учреждении России, членом которого Анатолий Федорович состоял долгие годы.

Труды «Комиссии Кобеко» ушли в песок. Сколько таких комиссий было уже на счету Кони! Комиссия Баранова по разрешению спора между военным ведомством и правлением железных дорог, комиссия по рассмотрению архивов, «комиссия Муравьева» — «несть им числа», как говорил он сам. И к работе каждой комиссии он подходил очень серьезно, не просто отсиживал часы, а тратил массу времени на изучение вопроса, спорил, доказывал, безошибочно защищая самое прогрессивное решение вопроса, и… в очередной раз убеждался, что напрасно растрачивал свои силы, знания и опыт. Наверху никто не принимал всерьез рекомендации, и дело шло по-старому или разрешалось согласно единоличной воле, по странному стечению обстоятельств, как замечал Анатолий Федорович, всегда совпадавшей с мнением меньшинства.