Девять страниц
Этот очерк — самый короткий и самый страшный. Потому что отчетливее всего безнадежность и ужас войны проявляются тогда, когда гибнут ни в чем не повинные дети. Потому что не хватит сердца принять тот выбор, который в конце ноября встал перед правительством Ленинграда: снизить смертность от голода среди бойцов, или спасти будущее города — детей. Выбор был сделан в пользу солдат РККА. Он понятен: не будет солдат — не будет и города, не будет и никакого будущего. Логика войны и власти диктовала безжалостные условия.
«Во избежание перебоев в обеспечении хлебом войск фронта и населения Ленинграда установить с 20 ноября 1941 г. следующие нормы отпуска хлеба:
— рабочим и ИТР 250 г;
— служащим, иждивенцам и детям 125 г;
— частям первой линии и боевым кораблям 500 г;
— летно-техническому составу ВВС 500 г;
— всем остальным воинским частям 300 г.» (Постановление Военного совета Ленинградского фронта № 00409).
Выбор этот можно понять, но нельзя принять.
Дневник Тани Савичевой, девять страниц, написанных размашистым детским почерком в маленькой записной книжке, оставшейся от сестры, стал символом Блокады, ее бесконечной болью, незаживаемой раной. Эта рана к нашим сытым и спокойным дням зарубцевалась, но она никогда не зарастет на сердце. Вот такой убийственной силой обладают эти девять страниц. Дневник стал известен потому, что отразил в своих скупых строчках участь тысяч блокадных семей. Маленькая девочка, не умея, верно, литературно оформить свои переживания, не имея места в маленьком, обтянутом шелком блокноте, закричала на весь мир своими простыми словами. И мир содрогнулся от этого крика.
«Этот небольшой блокнотик, подаренный братом Леонидом (Лекой) сестре Нине, служил рабочим справочником чертежника-конструктора. Половину его страниц Нина заполнила данными котловой арматуры: задвижек, клапанов, вентилей, а другая половина этого самодельного справочника, с алфавитом, оставалась чистой. Этой незаполненной алфавитной части записной книжки и суждено было стать скорбным дневником, в котором синим карандашом сестры Таня делала ставшие бессмертными записи»[260].
Появившийся в конкретном месте в определенное время, будучи связан крепче канатных узлов с трагедией миллионов советских людей, дневник Тани Савичевой стал легендой, знаменем, практически мифом. За ним простому обывателю уже сложно увидеть обычного ребенка, который умел смеяться, любил музыку, радовался успехам в школе, не всегда слушался маму, обожал своих старших братьев и сестер, — словом, жил обычной жизнью маленького человека одиннадцати лет от роду. Наверняка ей уже нравились мальчики тем первым робким детским чувством, в котором еще нет ничего пошлого, а только чистая симпатия и учащенное сердцебиение при мыслях о предмете воздыхания. Возможно, она нравилась мальчикам той же самой детской симпатией. Об этом мы уже никогда не узнаем.