— Смотри же, чтоб вовремя вернулся! — воинственно сложив руки на толстом животе, выкрикнула с порога своего дома его жена Мэриоара.

— Сгинь с глаз! — огрызнулся Вася. — Возвращаюсь, когда хочу. Тебя спрашивать не стану. — И, проходя мимо «стола» сапожника, бросил: — Приятного аппетита добрым людям!

— Выпьешь каплю? — радушно предложил неня Миту, показывая на остатки водки в шкалике.

— Найдется и в другом месте. Твоей капли — на один зуб, — пренебрежительно ответил Вася и с важным видом прошагал дальше, с достоинством неся свое рослое, крепко сбитое тело. Его извозчичья фуражка едва покрывала копну густых черных волос, спадавших на сильно загорелое лицо, — то ли от солнца, то ли от ветров, дувших на него в течение стольких лет, проведенных на козлах пролетки.

— Оставь его, — с досадой проговорила тетушка Зенобия. — Не видишь, что ли, как нос задирает? Собственник! Тьфу!

Но хорошее настроение не оставляло неню Миту: пир, которого он ждал в глубине души, на который надеялся, но в котором не был уверен, поскольку успехи тетушки Зенобии на коммерческом поприще не всегда были одинаковы, — пир этот пробудил в его душе расположение и любовь к людям, пусть даже на короткое время.

— Какая там собственность! — встал он на защиту извозчика. — Лошадей кормить нужно? Нужно. Это во-первых. Платить за аренду конюшни, потому что во дворе держать не может, — во-вторых. А пролетку кое-когда ремонтировать? То колесо сломается, то обивка внутри протрется. Вот и подумай, что самому остается… Сейчас шоферы верх взяли. Аристократы, пуп земли…

Он вылил в рюмку остатки водки и, не спрашивая, хочет ли еще выпить тетушка Зенобия, опрокинул в рот. Затем, закусив помидором, снова принялся за туфли Марии.

— Посмотри-ка, что сделал неня Миту из твоего старья, — расхвастался он. — Когда выйдешь прогуляться на Александровскую или в Общественный сад, никто и не подумает, что из починки, скажут: прямо из магазина.

— Бедненький! Водки ему мало! — проговорила тетушка Зенобия, все еще думая о Васе. — Чего доброго, нос побелеет оттого, что таким трезвенником стал! — И принялась убирать со стола. То есть с табурета.

Однако сейчас нене Миту трудно было испортить настроение. Он стал напевать старинный молдавский романс, сначала негромко, потом во весь голос, и обращался при этом непосредственно к своей дородной половине:

Голос у него был чуть хрипловатый, но задушевный и приятный.

— Кому поешь — этой бутылке? — тетушка Зенобия показала на шкалик, который как раз убирала с табурета.

— Эх, Зенобия, дорогая, что ты знаешь… — покачал головой неня Миту и запел снова: