«Противоречия ночного помешательства были необъяснимы, как чернокнижие. Тут было все шиворот-навыворот и противно логике, острая боль заявляла о себе раскатами серебряного смешка, борьба и отказ означали согласие, и руку мучителя покрывали поцелуями благодарности…»

На фоне этих реальных бед и угроз первый визит де Сталя в Кастильский замок был событием вполне ободряющим. Гостю понравились и замок, и его хозяин, и коллекция великих произведений отцов кубизма, и умелое размещение картин, и достаточная освещенность полотен Жоржа Брака. Хозяин и гость остались довольны друг другом. Мы знаем об этом, ибо мистер Джон Ричардсон, живший в то время Кастильском в замке, оставил подробное описание нескольких встреч двух великих людей. Остается предоставить слово красноречивому свидетелю-англичанину:

«В первый же раз Никола де Сталь произвел на меня незабываемое впечатление. «Кто это мог бы быть, черт бы его драл, этот татарский верзила?» – подумал я, увидев его в один прекрасный ноябрьский день 1953 года, когда он остановил свой фургончик у железных ворот Кастильского замка (провансальского нашего убежища, которое я делил в те времена с Дугласом Купером). Шарм его был таким же впечатляющим, как и его фигура, та же смесь лихорадочного энтузиазма и славянской меланхолии. Когда он представился нам, сказав, что это Денис Саттон рекомендовал ему поехать к Дугласу Куперу, чтобы полюбоваться его собранием кубистов, мне пришлось вмешаться в разговор. Купер, который и в лучшие из своих дней бывал раздражителен, имел обыкновение обрушиваться на абстрактную живопись тогдашней Парижской школы, и Сталь мог оказаться под ударом. Поэтому я боялся, что загорится сыр-бор. Я ошибся. Недаром же Сталь был в совсем нежном, двухлетнем возрасте приписан к царскому пажескому корпусу. Его куртуазность не отступила перед шумным бахвальством Купера, и нескольких минут хватило, чтобы между ними возникли вполне прочные и дружеские отношения.

Сталь был покорен высоким уровнем картин, которыми были увешаны стены в замке Купера; Купер, в свою очередь, был поражен той высокой восприимчивостью, которую выказал Сталь, его пониманием формализма (в ту пору понятие это еще сохраняло свой престиж) кубистского направления, столь близкого его собственному творчеству. Вдобавок создалось впечатление, что Сталь освобождался в то время, и притом довольно мучительно, от пут абстракционизма, новейшие проявления которого (но отнюдь не то, что было вначале) Купер ненавидел – «все это попахивает добрым старым Баухаусом». Так что художник, который вознамерился вернуться на верный путь фигуративной живописи, не мог не получить безусловной поддержки со стороны Купера. Сталь был принят им как блудный сын, вернувшийся в куперовский пантеон избранников (в один ряд с Пикассо, Браком, Леже, Грисом, Клее, Миро).